Дмитрий Бурдаков: Chanson triste. Стихи о вечном и не очень…

Вон там разится кровь из раны
У медсестрички славной, молодой
Она ползла не ради будущей награды
А ради спасения жизни золотой

Здесь сотни писем без ответа
Валяются на огненной земле
Живым не передадут привета
И не поведают о героической судьбе

Куда же подевались все бойцы
Засыпало их временем и пылью
Они как те убитые цветы
Растоптаны беспамятством и былью

Когда-нибудь нам всем придет весна,
Растает снег, расчистив путь для света.
Мы обречены, как деревенская страда,
Закончившись, не пережив рассвета!

А наши трупы понесут пугливые ручьи,
За дальний горизонт язычной тризны.
Как будто корабли бумажные, ничьи,
В руках детей, забывших об отчизне!

Не уплывем, растаем под эгидой солнца,
Закончив пагубный для жизни путь.
Взойдя цветами полевыми для оконца,
Нас осветят в крови гонявшей ртуть!

А может с крыши, разбежавшись вниз,
Разбившись вдребезги сосулькой ледяной?
Мы преклонимся пред королями ниц,
Забыв, что прокляты порочную весной.

Когда-нибудь нам всем придет весна,
Растаем или нет? Подвержены психозам!
Мы долго здесь живем без боли сна
В далеких зимах укутанных морозом.

Когда-нибудь нам всем придет весна?

Сквозь темноту лесов и дальнобойщиков фур,
Тусклых ламп и запах плохой, соседей бомжей.
Несется мой автобус, полный как обычно дур,
По трассе М-4, неся свет фар как огонь Прометей!

В плеере играет Чайф, о том что спешить не надо,
В ухо кто-то дышит перегаром, склоняясь фейсом вниз.
За окном пролетают указатели: села и города,
А автобус все скребет о дорогу свой пузатый низ.

Может правда если «есть в кармане пачка сигарет?»
Все значительно не плохо, как завещал нам Витя Цой.
Крестражи свои души, люди по складируют в пакет,
А мне так страшно одному в рейсовом, хоть волком вой.

И кажется здесь никого, только водила бессменный,
Давит в газ, как душевно больной без рубашки.
Может быть он как красный Ленин бессмертный?
Наверно. Или как Иисус распятый любит загадки?

Остановка, ещё одна, маршрут как по карте,
Только вот без легенды и знаков условных.
А темно все так же, как в глубоком зимнем марте,
17-го года, и нет в Брест-Литовске договора позорного.

Только мы, ты и я. Я твой Есенин ты моя Айседора,
Только я не читаю стихов, а ты не танцуешь в большом!
И нас не считают культуры богами, ведя до гроба,
А когда мы свихнемся, будем танцевать голышом?

Я видел, как дым бежит по фильтру,
Компактного Бонда за 53 рубля.
Как огнём красного цвета, палитра
Играла, в тумане. Соблазняя меня.

Как лист на промокшем, от соли асфальта,
Из бумаги тысячи слов, как книга книг.
Сгнивал, как пыль из камня базальта,
Достигая коррозии последний пик.

Я видел, как от влаги простые чернила
Исчезали, погибали на нём и слова!
Разбежались и мысли, как по Нилу
Вода. Разболелась недавно моя голова.

От табачного дыма, исчезал, торопя,
Тот листок со словами из цвета
Ночи чёрной, фальши ненастного дня,
Не видя и йоты небесного света!

Но кто тот автор? Слепой и могучий творец,
Молчаливо писавший великие строки.
Которым приходит без славный конец,
С пустяком, где, мол ерунда велика!

Я увидел, как дым пробежал по пальцам,
Компактного Бонда за 53 рубля.
Прочитал я те строки, как вальсом,
За танцевала моя душа из стекла!

Простые слова, правда, затронут меня,
Предложение в слезах, осталось дрожать:
«Мое детство, я честно, я люблю тебя,
Пообещай, прошу тебя, сегодня не умирать!»

Вода из под крана,
Щетка, стакан.
Четыре стены,
Напоминает капкан.

6.30, утро, рассвет.
Чай, бритвы станок,
Корни деревьев,
Отдохнуть бы разок!

Джинсы, кроссовки, шнурок,
Маршрутка и в путь.
Дырявый носок,
За обедом лишь ртуть.

Работа, учеба, пепел, дымок,
Все тот же автобус и дом.
Телевизор, промывка мозгов,
Разговор набитым ртом.

Обложка Лолиты, постель,
Цветы, ночь за окном.
Кошмары во сне,
Все по новой кругом.