Алексей Кабанцов - Доказательство жизни

Нас летними ночами перекрестки
манили мерить город до зари
и освещали одиночества подмостки
вдоль улиц равнодушно фонари.

Сложились, как смогли, цветные витражи
судьбы, скрепленные улыбками, слезами.
Они и по сей день над пропастью во ржи
стоят, нащупав край нетвердыми ногами.

Я ловлю снежинки руками
и сквозь пальцы стекает тайна,
нам рассказанная облаками.
Как всегда невзначай – случайно.

Я пытаюсь поймать губами
хоть одну из пушистой стаи,
но они, обернувшись слезами,
от меня ускользают и тают.

Я для них зажигаю свечи
и как птица, машу рукавами.
Я хочу ими быть замечен,
разбиваясь о скользкие камни.
Превратившись в холодную статую,
слышал я, как снежинки, летящие вниз,
все шептали, что мы вечно падаем,
а они, оттолкнувшись, уносятся ввысь.

Моя звезда, на сфере небосклона
тебя не видно, не найти,
под сенью альфы Ориона
твои неведомы пути.

Тебе не привыкать стучаться в двери
и в феврале от стужи стекленеть,
и видеть сны, в которых золотые звери
идут в грозу на радугу смотреть.

Твои мечты под тихий шум прибоя
стоят на берегу и терпеливо ждут,
когда молочных лошадей в ночное
ветра вечернею зарёю поведут.

Ты словно путник, краем поля
бредешь потерянно в безмолвии ночи.
Храни тебя от зла благая воля
и истинной любви прекрасные лучи.

Проходят дни, седеют годы.
В стекле и дыме тонут города.
Непостоянство ветреной погоды
нас раздражает, как всегда.

Привычка вечно раздражаться
на толчею, на суетность вещей и слов,
не позволяет долго удивляться
смещению акцентов и основ.

Мне дела нет, какая устремленность
толкает шпили башен в небеса.
Нужда, нажива, перенаселенность
творят злодейства или чудеса.

Я вижу дом. Уютный старый дом.
Пристанище, убежище, приют…
Он смутно знает, что оставлен и о том,
что поутру его, наверное, убьют.

Всю ночь он хлопал ставнями, не спал,
смотрел пустыми окнами на сад,
где ветер на качелях сам себя качал.
Послушал тишину уснувших автострад…

Под утро дом тревожно задремал.
Он спал и видел новогодний сон,
в котором он семью свою встречал
под бой курантов и бокалов звон.

Он спал и улыбался городу людей,
прощаясь и простив ему неумолимость.
Так старики прощают неразумие детей.
надеясь в будущем на доброту и милость.

Проулками, где все привычно и знакомо,
к вечерней трапезе приплёлся старый пес
и, замерев, смотрел, как тает призрак дома
В периметре из слов: «Do not across!»…

Город пишет свой полуденный романс
копотью на стенах и на стёклах,
и дождем, дающим всем последний шанс
разглядеть друг друга в зеркалах и окнах.

Этот мир поделен с помощью линейки
на квадраты, заключенные в кольцо.
Только рельсы разбитной узкоколейки
метят шрамами его бескровное лицо.

На дорогах серых пятна маек и рубах —
паруса на шлюпках в круговерти ветра.
Ну а что же слезы, слезы на щеках?
Это дождь разлук смывает километры.

И летят по небу стаи сизых голубей —
может голуби, а может, это чьи-то души
с высоты глядят на струны улиц и аллей,
осеняя крыльями кусок намокшей суши.
Город пишет романс неустанно,
площадей разложив нотный стан,
и мелодия льется, звучит непрестанно —
недопетая песня полуденных стран.

Как страшно быть и не тужить,
когда февраль кружит снега
и эту правильную жизнь
уносит ветер, а родные берега
все дальше в море уплывают.
Стальные цепи обрывают якоря
и маяки внезапно разом угасают,
вдруг осознав – нужна заря
для тех, кто сколотив плоты,
растерянно по сторонам взирают
и слышат, как полночные киты
натужно дышат и во сне вздыхают.
Нужна заря в два края неба
и хоть какие-то песочные часы
для тех, кто в зимнем море не был
и жизнь шутя поставил на весы.
Как страшно ниоткуда плыть
и видеть только клочья парусов,
и даже имя потерять, и позабыть
вкус поцелуя, запах нежных слов.
Быть струйкой дыма в темноте,
цветком в нейтральной полосе,
рекой, текущей в вечной мерзлоте,
безумной белкой в этом колесе…
Как страшно видеть опустевшие дома,
глаза оставленных и брошенных детей,
как в пепел превращаются тома
и плачут души не родившихся идей.
Но нужно жить, особенно тогда,
когда погасло солнце на закате дней,
когда исчезли под водою города
и каждый стал ненужный и ничей.
Так надо верить, что закончится зима
и будет детский смех за каждой дверью,
исчезнет, наконец, последняя тюрьма.
Так хочется любить, надеяться и верить.