Алексей Кабанцов - Доказательство жизни

Я, заложник ночей и сумятицы чувств,
нос расплющив об окон витрину,
в отраженье своё равнодушно смотрюсь,
выгибаю, как кошка, бессонную спину.
Пропускаю слова через ситечко слуха,
зёрна смысла сажаю на памяти грядку,
одуревшей от солнца весеннею мухой
бьюсь в стекло февраля, нарушая порядки.
С чёрной клетки на белую бравою пешкой
день за днём я шагаю дорогой своей
и беспамятство снов разбавляю пробежкой
по просторам бескрайним житейских полей.
Разрешаясь от бремени каплями мыслей,
осаждаю на лист их словесную взвесь,
пустоту наполняю различными смыслами
в оправданье тому, что на свете я есть.

Укрытый снегом, город на ветру дрожит,
и фонари глазеют в небо с тусклым вызовом.
Прохожий, погруженный в воротник, спешит,
тоскуя по теплу и стопке огненной анисовой.
Бездомный пёс бредёт с отчаяньем в глазах,
пытаясь отыскать кусок земли посуше,
трясёт лохматой головой, забыв и стыд, и страх,
заглядывает молча торопливым людям в душу.
Безглазо смотрят с постаментов львы,
под снежной шалью грея каменные спины.
С улыбкой неземной, не поднимая головы,
в витрине мёрзнет восковая балерина.

Падали звезды, нелепо махали руками, крылами.
Или что там у них для полётов над облаками?
Одни, умирая, излились потоками вечного света,
остались словами, горящими, словно ночная комета.
Другие, ко тьме тяготея, гасили огонь сокровенный,
легли западнями на пыльных дорогах вселенной,
мир скомкав окрест, провалили вовнутрь себя,
уже ничего, кроме стука холодных сердец, не любя.
Падали звезды, привычно, в пространстве и времени,
частицами света и тьмы разрешаясь от бремени.
Жить не боялись, любили и верили в вечность.
Очень по-разному видели путь в бесконечность.

Пусто, холодно и страшно —
вдруг закончатся слова
описать, как день вчерашний
в полночь унесла сова.
Как под ивами, на речке,
вскрыв заветные лари,
месяц юный плёл уздечки
алой коннице зари.
Как сказать, что снится чайке,
задремавшей на волне:
серебристых рыбок стайка
или сокол в вышине?
Пусто, холодно и страшно,
если кончились слова,
позабылся день вчерашний
новый день покрыла мгла.

Что ты, милый, что ты! Беспокоиться не стоит —
ну какие нынче в Риме книги?
Здесь, как и всегда, в почёте быстрый бег квадриги,
и на рынке раб дешевле мудрых свитков стоит.

Что наш Цезарь? Он, подобно солнцу, согревает
массу всех, кто не отбрасывает тени,
в пепел превращая лишь безумца, что надменно повышает
голос, словно лицедей на ярмарочной сцене.

Здесь оставлены давно интриги – нам дороже дом,
объятия супруги, всей политики и вожделений трона.
Все враги отправились на лодке Ахерона
в те места, где царство тьмы и призраков унылый стон.

Такие вот дела: с утра кого-нибудь казним,
клянём с трибуны мерзости далёких дикарей,
что не желают головы склонить пред Ним,
и наблюдаем шествия поверженных царей.

Так славен тихий твой уют, отсутствие известных сил,
но ты, увлёкшись стройным гулом насекомых,
наверняка не слышал от соседей и знакомых,
что наш владыка им кусаться запретил.

Говоришь, что скрылся навсегда от Цезаря и вьюги?
Я скажу тебе, мой друг, с которым я давно в разлуке:
пусть милее наших кровопийц твои далёкие ворюги,
он и через них на недовольных налагает свои руки.

Нет ни правил, ни законов, если ты в венце родился.
Между девкой с Эсквилина или чьим-то колесничим
для таких, как он, не видимы различья.
Смотришь, бросил взгляд косой, а кто-то отравился.

Впрочем, что лукавить и вести пустые речи —
и тебе, мой друг, имперская известна непогода:
злые ветры, сквозняки в любое время года,
да холодные дожди, особенно под вечер.