Владимир Буркат - Пройди свой путь

Бессонница. Гомер мне не идет на ум,
И корабли считать – напрасная затея,
И моря Черного, увы, не слышен шум,
А слышен визг машин, пугающих злодеев.

Злодеям хоть бы что, они свое возьмут
И дальше побегут, такая их работа,
А мой будильник ждёт, как тать в эпоху смут,
Чтоб вдребезги разбить пришедшую дремоту.

Бродя по улицам и бормоча стихи,
От гулких строк в восторге замирая,
Увидишь вдруг – бездонны и сухи
Глаза того, кто судьбами играет.

В них тьма и свет причудливый узор
Соткали в глубине тысячелетий.
И ты шепнешь в сердцах: «Все это вздор»
И вздрогнешь, как в прохладу на рассвете.

Вишневый сад. И звуки топора,
И мама возвращается с покупкой,
Мне снится дом, где рос, и до утра
Я – Чехов, наблюдающий за рубкой.

Пенсне мое туманится слегка,
Топор пирует в облаке из пыли,
«Постойте! – я кричу издалека,
Вы жизнь мою, как Фирса, там забыли!»

Вишневый сад – не драма, а комедь.
Пенсне мое вовсю дрожит от смеха,
И я слезе командую: не сметь,
Ведь прошлое грядущему помеха.

Но лезет, негодяйка, на глаза.
Деревьев жаль, и дома жаль, и Фирса,
И занавес роняют небеса —
Как чисто я одной слезой умылся.

Уходит, уходит поезд
Сегодня и каждый день,
А Галич все будит совесть,
А ей шевелится лень.

А совесть бурчит, что кризис,
Что денег нет на счету,
Про гипертонию и кризис,
Про пенсию и нищету,

А совесть ворчит про беды,
Каких я ещё не знал,
Кивает вбок на соседа,
Который вообще маргинал.

А совесть, как уж от палки,
Спешит уползти в нору,
И мне свою совесть жалко,
И я прекращаю игру.

Она так отважно боролась
За мой же уют и комфорт.
Но голос, проклятый голос
Мне яд добавляет в компот.

И нехотя, вял и упитан,
Казалось бы, неуязвим,
Всё пью ядовитый напиток
В надежде остаться живым.

Как лоб, набитый шишками, ни хмурь,
Как ни мечтай передохнуть в нирване,
Пройди свой путь от гамлетовских бурь
До фаустовских разочарований.

Ответь на тесты, душу теребя,
Что жизнь загадывает каждую минуту,
Узнай, что всё открыто до тебя,
И эту новость сообщи кому-то.

Тот не поймёт, и всё проверит сам,
И, убедившись, замолчит, как схимник.
Об этом узнаёшь по волосам,
Легко меняющим осенний цвет на зимний.

Свободен он, свободен он, свободен!
А большинство, рукой сжимая грудь,
У входа в жизнь, как входа в храм Господень,
Толпится, дверь не смея распахнуть.

И, слушая его, преображаюсь,
Слеза порой прорвется на глаза,
И я его свободой заражаюсь
На миг, на два… на целых полчаса.

Но гаснет, гаснет звук, глухой и мощный,
Как крик на отдаленном берегу,
И ясно мне, что я уже на площадь
Наверно, все же выйти не смогу.

Я помню Пушкина – из зарослей волос
Глаза сверкали весело и дико.
Он был убит. Нет, нет, не надо слез,
Всегда Орфея губит Эвридика.

Я помню Блока. Мрачен и красив,
Вещал он с Башни городу и миру.
Увы, и он отдал немало сил
Прекрасной Даме – своему кумиру.

И Маяковский, изойдя на крик,
Простился с миром, улыбнувшись криво.
Не с миром, а точнее – с Лилей Брик,
Что б ни вещали дамы из архивов.

Лепя из глины идола себе,
Будь он из духа иль прекрасной плоти,
Не вредно помнить – он в твоей судьбе
Не круг спасательный, а крен на повороте.

Язычник, выбирая божество,
Как флорентиец выбрал Гений места,
Не жди такой же жертвы от него.
Двум жертвам в мире холодно и тесно.

Дверь – рамка твоего портрета,
Ты отошла – портрета нету,
Но вот ты появилась снова,
И вижу я портрет готовым.