…Аты-баты!
Был город зыбок.
Раскачавшись на каблуках,
два бродяги кормили рыбок.
Рыбки плавали в облаках.
Да,
я заблудился бы
в мире,
когда бы
не свет этих ярких
зовущих огней.
Бывают такие
красивые бабы,
что тихо вздохнешь
и найдешь пострашней.
И станешь богаче,
значительней, выше,
добьешься всего
и поспеешь на суд,
где серые волки
и серые мыши
последнюю корку
подкорки
грызут.
1
Мы тем и будем знамениты, что пастухи вселенских смут, семиты и антисемиты, нас не оценят, не поймут. Мы не задушим их в объятьях, не станем бить из-за угла – в метафизических понятьях продолжим спор добра и зла. Прикроем русское пространство, на плечи взвалим облака. Есть два мотива мессианства – «гоп-стоп» и «песня ямщика».
Есть мы с тобой, что неучтиво над звездной бездной осеклись, провидя век, где два мотива слились, смешались и сплелись. Сошлись, как сходятся в проулке, тиран и жертва, бог и черт, градоначальники и урки, и с казнокрадом – звездочет. Провидец с фигою в кармане и переделкинская фря – они в итоге пониманья и Февраля и Октября.
А нам по нраву жизнь июля и августа, и сентября, где муравейники и ульи, и подмосковная заря. Где с золотой каёмкой блюдца, с кофейным контуром веков – не зодиаки властолюбцев и гороскопы дураков. В нас суть грядущего другая. Совсем иной водораздел.
Бродяга, грусть превозмогая, из-за Байкала углядел – как бронзовеют от заката, в хитросплетениях молвы, два вахлака, два азиата на берегу реки-Москвы.
2
Оставив эго в первом встречном, не убоявшись тупика, давай подумаем о вечном – построим замок из песка. (Не третий Рим и не Афины, и – не дай Боже! – Голливуд.) Тогда разумные дельфины нас, неразумных, призовут в глубь мирового океана за вулканический ожог, где грозный рык Левиафана глух, как пастушечий рожок.
Туда, откуда взгляд не кинешь в ветхозаветные края, на Атлантиду и на Китеж – сквозь суть догадки бытия. Где киль Летучего Голландца распашет хлябь над головой. Где черепаший хрупок панцирь, совсем как опыт мировой. Где метеорами слепыми завьюжит космос, глух и пуст, когда под слоем звездной пыли Господен Перст означит путь. Путь от Ковчега до борделя апостолов и зазывал. И нас на берег Коктебеля забросит тридевятый вал.
Очнемся – поздно или рано? Богов вселенная родит: в объятьях Максимилиана и обгорелых Афродит. Покаты плечи. Смутны речи. Штормит полуденный стакан. Земные страхи вечность лечит. А это значит – Океан.
«Дед Никанор не сразу умер…»
Дед Никанор не сразу умер…
Сдавая внуку хлам и лом,
недоум и л и надоумил
ходить по кладбищу с веслом.
Мол, нерозумный дважды платит,
когда уходит в донный ил.
«А вдруг кому весла не хватит
на сотню дедовских могил?»
Дед Никанор не канул в тину,
прилег с родными заодно.
Потом построили плотину,
и кладбище ушло на дно.
Те старики уже далече…
Но сквозь ледовое стекло
все ищут правды , теплят свечи.
А внук им подает весло
Добуду,
поскребши русского,
Тунгусский метеорит…
Похрустывает
прокрустово
а кесарево – искрит.
Огонь,
оснежённый нежностью
вокруг наломает дров,
взорвавшись
над неизбежностью
прозренья иных миров.
«Дорогу через ров осилит отрок…»
Дорогу через ров осилит отрок
под птичий взмах и под земной замах.
Песочные часы воздвигнут остров,
где можно жить в ушедших временах.
В небесной колбе кротко, ненастырно
всклубится Тот, кто заново иском.
В низинной колбе – знойная пустыня,
сухое небо, смытое песком.
Часы-весы в песок стирают камни,
пересыпая каинов в веках,
где в чашах двух – двух бездн перетеканье
трепещет на вселенских сквозняках
Младший был дурачок.
Средний был дурачок.
Старший был дурачок.
Но об этом молчок.
Я и сам дурачок.
Рыболовный крючок
обломил, зацепившись за слово.
Оседлал поплавок,
возрыдал, аки волк.
Жалко мне червяка дождевого…
Глядь – кругом поплавки.
Все мы – дурьи башки.
Не река – разливанное море.
Далеко в синеве,
по микитки в траве
гром-телега стоит на угоре.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу