Борис Михин - Справочник городских рассветов

А закаты из летнего поезда,
как размеры трехсложные,
зачаровывают так, что боязно
стать их вечным заложником.

Будто гномики, дачные домики
под садами пушистыми,
и свистят рельсы голосом тоненьким,
и поля – неушитыми.

И уже все равно – направления:
ехать, ехать – не спрашивать…
Между рельсами всё – параллельными…
или мне только кажется?

В кафешке на Невском, в кафешке на Невском
четыре китайца фигачатся в карты,
а мимо гуляют кому играть не с кем,
а я заказал веско кофе по-венски…
Онегинский город в сто тысяч каратов

сияет улыбками, право имея.
Направо река и налево речушка
в граните, и только вода – в переменных,
раскрыв рот, какой-то стоит еремеев,
не в силах иначе раскрыть свои чувства.

Ну да, поражает Пальмира старинным
и видом, и вкусом, и свежим искусством
у памятников продавать мандарины…
и панками, что не согласны с тарифом
и ловких гостей с юга рубят в капусту.

А мне принесли дивно сваренный кофе,
на что среагировали и китайцы
и держат по ветру носы, как морковки,
фигачатся в карты, но как-то фигово,
задумчиво взглядами в кофе кидаясь…

Такая вот странная вышла картина
весьма современного Санкт-Петербурга.
Смотрю и стреляю словами, как в тире,
во всё, что шевелится возле трактира…
Да только нести чушь трибунно не буду.

Не эквивалентно тротилу —
страшнее во много раз,
когда за войну простили,
когда кто во что горазд,

трещат о правах проигравших
на фоне чужих побед.
А кто тут в кого перекрашен…
двуличность не смыть в биде.

Надеются: «Вот бы рвануло!»
Но дело именно в том,
что нечему рва…
Крым вернули,
а прочее – моветон?

Когда уходит женщина, она
уходит на работу, как к другому,
и если любишь, будешь вспоминать
лишь этот факт.
И чаек грубый гомон.

Когда уходит женщина совсем,
то незаметно, словно на работу,
с запиской, без истерик и бесед.
И можно не искать в аэропортах.

Когда прощает женщина, её
почувствуешь, как горный воздух – сразу,
и будущему шепчешь: «Настаешь…
причём каким-то светлым и прекрасным».

Когда не любит женщина, не лю…
то женщина ли это?
Чайки мрачно
приравнивают прошлое к нулю,
а будущее – к неудачным.

Одуряюще плыл запах дыни,
и пищал полуночный комар,
выдавая «зубные» хиты мне,
у луны августела корма.

Ей, принцессе небес, было душно,
вот и вывесила свой филей…
Умирал август, знойный, опухший,
и ведь некому было жалеть —

все искали сентябрь-потеряшку,
ведь о прошлом реви не реви.
А я рвал от досады тельняшку,
да пищал комар, тенор любви.

На берегу хранилища воды
в тени состарившейся ивы
мы были на двоих счастливы,
все остальное – дым.

И по прошествии эонов лет
в другой взорвавшейся Вселенной
все повторится. Пусть бесцельно,
ведь что – жизнь (?): маленький памфлет.

Так как вроде живём только раз,
то и фиг с ним. Сентябрь заторможенно
исполняет на холод приказ
и хорош, как мороженое.

Так как вроде бы не при делах,
не положена доля пиратская.
Осень от сентября родилась,
красота – императорская!

Так как вроде уйдём насовсем —
хлопнуть дверью. Да ручка хреновая —
отрывается. Год, полысев,
сдохнет, споря с хронометрами.

Так как каждый прожитый закат —
это вовсе не номер порядковый,
а единственный, то – т. ч.к.
Дальше сами «дотакивайте».

Всегда приходила немножечко «до»,
прощалась чуть позже, чем надо.
Вода так корабль, поставленный в док,
надолго оставить не рада.

Не то – паутина; противна, не то —
как только её не костили,
а ей все равно, кем быть, хоть понятой,
(«быть», видите ли, – это стильно).

Ей каждый знаком, как прыжок из окна
знаком с каждым самоубийцей,
как в пряничном доме кирпич – козинак,
но хочется дико упиться.

И если не понял, о ком это я,
то не торопись, мой читатель,
ты вспомнишь о ей, захотев постоять
над бездной, о бездне мечтая.