Аркадий Застырец - Белый китель

Слава слуху! Слава глазу!
Слава с Лениным рублю!
Даже издали ни разу —
Всё равно тебя люблю.

В четыре-ноль-восемь
Проснулся во мне
Въезжающий в осень
На белом коне,
Влетающий снегом,
Гудящий в трубу,
Излеченный бегом
С дождями на лбу.
Живущий не даром,
Спешащий не зря
На волке поджаром
Сквозь лес октября,
И лугом, и в гору,
Яге вопреки,
В бодрящую пору
Вдоль бурной реки
(Напрасна другая,
Безъядна змея) —
К тебе, дорогая
Царевна моя.

Это мой дом, Эйкейтрина, вон там, за углом.
Весь-то не мой он, а только каморка на третьем.
Собственность следом за —
помнишь ещё? – лихолетьем
В руки сама мне упала сквозь века разлом.

Это мой дом, Эйкейтрина! Мой маленький дом,
Угол тепла и земных треволнений могила.
Я покажу тебе – там, за фламандским холстом —
Вход в подземелье. Не бойся, держись за перила.

Так, Эйкейтрина, ровнее и выше фонарь!
Можно и спеть, если песенка наша не спета.
Крысы боятся бродячего белого света.
Вдарим по крысам и светом и песней, как встарь!

Мох и трава на поверхности тайного люка —
В лес полуночный моё подземелье ведёт,
Тихо теперь – умоляю, ни света, ни звука,
Узеньким лазом и ощупью нежной, как крот.

Мы полюбуемся медленным лунным закатом —
Разве луна не глядит загоревшимся льдом?
Там, в облаках, Эйкейтрина, в просторе разъятом
Может, и ты себе выстроишь маленький дом.

На вечно-зелёном по склону горы
В огне золочёном съезжают шары,
Сосульки и птицы, морковь и арбуз,
Садовая тачка из тоненьких бус.

Горящие свечи и яблочный лёд
Поют и трещат, продвигаясь вперёд.
Цветы в зеркалах, в переплёте альбом
И лебедь зимы на стекле голубом.

А в небе над ними зашёл на таран
Из бисера с гарусом яркий биплан.
А выше Небес – не смотрите туда —
Волхвам указала дорогу звезда.

На рассвете все взрослые спят…
За окном – ни морозного дыма,
Ни дождя две недели подряд,
И несчастья идут себе мимо.

Под ногами линолеум – шарк!
Спят, и всё тут, намёков не слышат,
Глубоко всей полуночью дышат…
Обещали вчера в зоопарк…

В тридцать третий скучающий раз
Разберу дорогие подарки —
Разложу в целлофановый марки,
Вставлю клоуну выпавший глаз.

К не желающим раньше вставать
Притулюсь – я же худенький! – с краю
И давай – о животных мечтать,
В полудрёме шагая по Раю.

Вижу зебру, жирафа, слона,
Первый раз – у воды бегемота…
Здесь и слова-то нету «война»
И любви лишь бывает охота.

Притяжение горькой земли
Шаг за шагом теряет значенье,
С облаками плывут корабли,
Где высокого ветра теченье.

Вот уже высота подо мной,
Я в пернатой лечу веренице…
Но не в смысле, что это мне снится —
Просто день наступил выходной.

Платье алое легко,
Мака летнего алей,
Ноги – в чёрное трико,
Ни морщинок, ни щелей.

А сама седа, как лунь,
Непокорная глава —
Это женщина июнь,
Это женщина сперва.

Омут глаза – тёмный жад.
Глянет раз – и всё, завал.
Ею кинут, акробат
Из-под купола упал.

Укротитель Анатоль
Тоже до смерти любил,
Загляделся – и изволь:
Тигром насмерть сожран был.

И когда она идёт
По опилкам и ковру —
Возбуждается народ,
Как фламинго поутру.

На трапеции верхом
Взмоет мигом в горний план,
А оттуда – прямиком
Как в огне аэроплан.

Как же было не сгореть —
Если в жилах керосин?
Не от гриппа ж умереть
В день праправнука крестин!

Скатерть зимняя бела,
Простыни во сне белей,
На поверхности стола
Так легла, что не пролей.

Фронтонных муз печальные белила
Смывало на зелёное дождём,
Как будто Дездемона умолила
Отелло погодить с его судом,

Но изменить, увы, уже не в силах
Течения, смывающего путь,
И вечер пил в погашенных белилах
Глухими фонарями света суть.

И в городе, весной легко одетом,
Тьма коротка, смешна и не страшна,
Поскольку рядом опера с балетом —
Вечор на всю катушку дотемна.