Виктор Каган - Новое несовершенство. Верлибры

Для психиатра его жизнь —
история болезни, написанная самой жизнью
простыми словами без многомудрой латыни.
Для стремящегося к постижению Б-га —
путь постижения со всеми его испытаниями.
С самого детства он был необычным ребёнком.
Одни покручивали пальцем у виска —
мол, мишугинер, что с него взять.
Другие видели в нём отмеченность святости.
Два века назад точно так же,
как сотни веков до того,
как есть сегодня и как будет всегда,
он соединял в себе то и другое,
не будучи ни тем, ни другим,
но будучи тем и другим вместе.
Он мыслил парадоксами,
наполняя ими здравый смысл
и придавая ему смысл откровения,
играющего в прятки со здравым смыслом.
Он слышал, как растёт трава.
Его голос тонкой тишины
разлетался по миру,
оставаясь неслышным для рядом стоящих.
Его танец оставался невидимым
для держащих его за руку.
Вы можете прокрутить пальцем
дырку в виске,
отвергая всю эту чушь,
но опровергнуть, если бы захотел,
смог бы лишь Б-г.
Однако…

«Почему, – говорил он, – написано
положите Мои слова на сердце ваше?
Почему не в сердце?
Истина должна быть,
как мезуза на дверном косяке,
как повязанный на руку тфилин,
как положенный на сердце камень,
ибо лишь в редкие моменты
открывается сердце,
и если слова Истины лежат на нём,
она в этот миг может проникнуть в сердце
и раствориться в бытии человека,
изменяя его.
Эмес.
Собираясь молиться, подумай —
ты молишься по привычке,
потому, что так надо,
чтобы выглядеть лучше в чьих-то глазах
и кто знает почему ещё,
или ты хочешь молиться потому,
что ты действительно
душой и сердцем
хочешь молиться?
Неважно, в какое время ты прочтёшь молитву
и сколько будешь готовиться к ней.
Ты можешь готовиться к ней всю субботу
и прочитать её за пять минут —
это правильнее, чем вовремя
целый час
бросать в небо
пустые скорлупки слов».

Его любили,
но дрожали перед ним,
как перед Истиной,
как Моисей перед Б-гом,
когда Б-г показал ему силу Истины.
К нему тянулись.
Но и лучшие из лучших его учеников
не могли дотянуться до той высоты,
которой он требовал от себя, как от других,
и от других, как от себя.
Он понял, что задача оказалась выше него,
и заперся от людей.
А жизнь продолжалась.
И в ней
белое исчезало во тьме черноты,
перетекающей в белизну,
всё превращалось в ничто,
рождающее всё,
и, чтобы выбраться из леса,
приходилось углубляться в чащу.
Прямой дороги к Истине не было тогда,
нет её и сегодня.
Дороги тела пропитаны кровью,
дороги души извилисты и запутанны,
но путь духа остаётся прямым.
И чем больше блуждаешь,
тем больше понимаешь,
что Истина не может вместиться
в чьё-то одно сердце.
И голос Менахема-Мендла
напоминает тебе об этом:
«Не заносись, не сори именем Б-га,
но положи слова Его на сердце
и не давай сердцу окаменеть,
чтобы оно могло открываться Истине,
ибо это и делает жизнь жизнью».

звезда бейт-лехема
небесный отблеск ханукальных свеч
реб йешуа
так любивший жизнь
что счёл её
достойной жертвой отцу
дети которого
не сходясь за одним столом
тысячелетьями гибнут в одном огне
с его именем на устах

не спрашивай отца
почему в этом мире что-то не так
спроси себя
ибо
что-то не так с тобой

Улицы города Глупова
забиты пробками машин,
как бутылки ростовского шампанского,
которое не открыть без клещей.
В поисках чего б пожевать
солнце садится на свалке.
Голова соседа в метро падает мне на плечо,
хочу стряхнуть,
но не удержать свою.
Кризис дошёл до дна
и пускает пузыри,
они разрываются в небе
трескучим шуршанием
праздничных фейерверков
в честь величия города,
на которое всем наплевать,
но весело и красиво.
Внешний враг окружает город снаружи,
внутренний – изнутри,
наполняя патриотизмом
речи политиков,
пренья застолий
и потасовки во всемирной сети.
Пирожок бронепоезда начинён стрип-баром.
Дырка от бублика надувается шаром.
Из шара выходит деловитый Герасим
в костюме с бабочкой и кроссовках,
деловито тащит скулящий мешок к пруду,
оглядываясь в поисках камня,
садится на берегу,
закуривает сигаретку
и наблюдает за каким-то Гоголем,
который, путаясь в длинном плаще,
топит кошку,
отгоняя её палкой от берега
и колотя по башке,
чтоб сократить мученья —
всё-таки божья тварь.
Чуть поодаль под дубом
кто-то копает яму,
что-то в неё опускает,
засыпает землёй,
утаптывает,
прилаживает табличку,
долго стоит перед ней на коленях,
встаёт,
отряхивает колени,
уходит, потерянно семеня,
то и дело оглядываясь
и наконец растворяясь
в мельканьи огней и мельтешеньи фигур.
Герасим подходит к табличке,
читает:
«У попа была собака,
он её любил,
она съела кусок мяса,
он её убил,
в землю закопал
и надпись написал,
что у попа была собака,
он её любил…»
и думает,
не завести ли собаку?
Что скажете, Михаил Евграфыч?
Тот поднимает глаза:
«Нифигасе,
какой я тебе Евграфыч!?».
«Очень приятно,
будем знакомы —
Герасим»,
пинает мешок в воду
и они отправляются
в поисках третьего
по улицам Глупова,
забитым пробками,
будто уши бога.