Евгений Кравец - Дорога в пункт Я. Стихотворения

С безлюдных крыш и шумных магистралей,
Из подворотен и нервно мерцающих окон
Зеленый мрак кричит, что его обокрали,
Тяжелой грудью упали к кровавым истокам,
Силком обидной свободы сдавили каменный крест.
Мы ожили в ногах, тех, чьи стяги забвенья короче.
А среди изобилья чумой опаленных невест
Умирало младенчество грубо приласканной ночи.

Все спорилось… Как, помнится, давно,
Зелеными ладошами взрывая
Красу пестрящую обыденного рая,
Расстрига-ветер сжег мое окно.

Топорща взгляд пустующих очей,
Наполнив мукою мешки незримых легких,
Покалывая плоть, пустил по небу токи,
И у камина сел, как юный книгочей.

Он понукал рудые языки,
За ниточки привязанные к пальцам,
Лишь отчужденный ум бессонного страдальца,
Оставил на мгновенье свой замшелый скит.

И, надо же, достался мне!
Как череп мой ему, должно быть, тесен!
Но не беда: читал намедни в прогрессивной прессе,
мозг так же часто протекает и в спине.

Я стал всеведущ, быстр, красив и смел,
мог наблюдать движение корпускул…
Выдерживать подобную нагрузку,
Наверное, я б долго не сумел.

Я посетил давно уснувший сквер,
И усмирял террор беседой кроткой,
Из ила поднимал дымящие подлодки,
Воссоздавал щедроты темных недр.

Но вскоре ум ушел, истек, как лунный свет,
Мне стало нечем назидать своим грядущим детям,
Ведь, как и ранее, один крамольный ветер
Гулял в такой гостеприимной голове.

Каждый шаг бесконечно труден.
Не о Боге – об амплитуде
Должен думать в своем пути.
Пресмыкаясь, как скользкий Голлум,
Головой не задену пола
И продолжу вперед ползти.

Потолок уже мной исхожен
До прерывистой шейной дрожи,
До искусственных снов и рвот.
С аппаратом вестибулярным
Сверхтиражные окуляры
Вытворяют переворот.

Через стёкла инвертоскопа
На больную смотрю Европу…
Или нет? Может, я привык?
Там намазы гудят с окраин:
«Ты терпим, оттого бесправен:
Кто согласен – всегда безлик»

И в Рейкьявик, и в Тенерифе
Карандашный приводит грифель
Черный след, за иглою нить.
Не в клозетах опять разрухи,
Но оттуда сползутся мухи,
Чтобы хлёстким газетам мстить.

Устрашась моего жужжанья,
Лучше комкайся, парижанин
В самый рыхлый поддых Земли.
Прилижись, подступает хоррор,
Скоро встретятся наши взоры —
Я иду убивать в «Шарли»!

Гордыня – грех, и нечем тут кичиться:
Бессонной ночью жизнь не повторим.
Не Цезарь я, на триумфальной колеснице
Въезжающий в беснующийся Рим.

Война не стала мне достойной школой,
Звезда моя, не встретившись нигде,
Повелевала полчищам монголов
Блуждать по раскалившейся Орде.

Упершись в безысходное начало,
Сам в будущности мыслями зачах.
Обеденные кубки каннибалов
Я на могучих выносил плечах.

О подвигах моих не сложат саги,
Среди титанов мне не умереть,
Но как блестит кассир в универмаге,
Глотая мою праведную медь.

В его руках – почтенье и забота,
В его глазах – воззвание к труду,
Смятенье и решимость донкихота,
С ним летопись бесчестия веду!

Разделим жизнь по каплям, по созвездиям,
На ночи, на недели, по рублю,
По датам, по исходам, по известиям,
На тех, кого ищу, кого терплю.

Судьбу измерим громкими петардами,
Подковою, кинжалом и плащом,
И медленно пылящимися скарбами,
И теми, кто, казалось, ни причем.

Останется, наручниками клацая,
Кружась в шифоне, юбками шурша,
Безвольною рабой – царицей властною,
Сиротским завещанием душа.

Я бессмысленно кликаю мышку —
Старче, невод, шум вод в плей-листе
Всяк востребован, даже услышан
В абсолютно немой пустоте

И облайкан лихою бабулей —
Вполплеча просвистели хулы
Воспаленные зенки огуглив,
Мы находчивы… и веселы.

Ты – рыхлое капризное дитя,
Избравшее неумиранья позу,
Ко мне пришло на паровых локтях,
А в них засела древняя заноза.