Михаил Былых - О чем шепчутся травы

Мой прадед, современник Льва Толстого,
Орал поля не с блажи – из нужды,
Но графа чтил он как отца родного
За светлый ум и знал его труды.

Что их роднило – пахаря и графа?
Глубинный взгляд на мир и суть войны?
Конечно, не посконная рубаха,
Скорее поиск Бога и вины.

Свои пути у них, свои Голгофы,
Но даже смерть, как знак, в единый год
В преддверии российской катастрофы
Какой-то смысл зловещий обретёт.

Достались мне жесточе власть и вера.
В толстовский мир из правды и добра
Моя тропа легла от «Холстомера»,
Из детских лет и вот до серебра.

На краткий век как беды три эпохи,
И что несёт последняя? – ни зги.
Дела в Поляне, может, и неплохи,
Коль наш язык прорвётся из туги.

Ласкает ветр листву дерев рукою,
И гладит мать головку малыша.
Мальчонка нюни тянет не спеша,
А тени туч, скользя, шуршат травою.

Любовно гладит ветр листву дерев,
И дремлют липы под его рукою.
Осина лишь не ведает покою
И жалуется ветру, поседев.

Ерошит мать головку малыша,
А взгляд бежит поверх куда-то в дали.
Гнетут её, наверное, печали,
И тихо страждет светлая душа.

Малыш канючит под нос не спеша,
Ему коня игрушечного надо.
И знают оба – женщина и чадо, —
Что ноет зря, что денег – ни гроша.

А тени туч скользят, травой шурша,
Берёзам ветр расчёсывает кроны,
И женщина застыла отрешённо,
Прижав к бедру головку малыша.

Множиться чтобы и длиться,
Купно растут дерева,
В стадо сбиваются птицы,
Встав на крыло соднова.

Серые хищники в стае
Делят добычу и пост,
Но одинцом пролистает
Дни свои волк-альбинос.

Меряют времени вёрсты
Тьмы человеческих ног.
Вон промелькнул белошёрстный,
Он и в толпе одинок.

Тихо крячут в заводи чирки,
И, раздув закат в небесной свили,
Уронил над садом ветер крылья,
Чуть тревожа белые верхи.

От соцветий облетает прах,
Медленно спускается по кругу,
И на вздох я чувствую упруго,
Как густеет запахов распах.

И в душе, глухой от жизни вскачь,
Прорастают, слышны еле-еле, —
Этот листьев безмятежный шелест,
Этот дальний полусонный кряч.

Нет ни послуху, ни слуху
О луне среди светил.
Даже месяца краюху
Чёрт на звёзды искрошил.

Темень напрочь зализала
На тропе ко мне следы.
Было б горюшка в том мало,
Если б не было беды.

То не ревность сердце точит,
То нашёптывает мгла,
Что тропиночка короче
Другу милому легла.

Я найду луну-дурёху,
На полнеба разожгу.
На соперницу рассоху
Наведу печаль-тугу.

Пусть толчёт, как воду в ступе, —
Не убудет от воды.
На тропиночке проступят
Снова долюшки следы.

Не для гульбы был прадедами ставлен
Крестовый ладный двухэтажный дом,
С резьбою по карнизам и по ставням,
С амбарами, под крышею двором,
Но чтоб жилось в трудах и вере справней,
Чтоб и моим он стал потом гнездом.

Прожекты предков оказались плохи.
Хозяев смыл эпохи новой вал,
Оставив дому шорохи и вздохи.
Дом оседал и гулко тосковал.
От прежней жизни уберёг он крохи:
Библиотечки сытинской развал.

И в этих чудных книжках без обложек,
Читавшихся подряд и впопыхах,
Воображенье детское тревожа,
Переплетались и восторг и страх,
Кидало в жар, мороз бежал по коже,
И люди жили словно нараспах.

Двадцатый век сгорел, отдав другому
Перерешать российскую беду.
Мой дом раскатан, я готовлюсь к слому,
Но прошлому выплачивая мзду,
В тревожных снах брожу, брожу по дому,
А половицы стонут как в бреду.

Из множества дорог одна прямая –
Дорожка на последний перевоз,
Где, прах людской бессменно охраняя,
Растут кресты под пологом берёз.

Переплелись дерев и предков корни
В родной земле за долгие года,
А души ждут пред входом в мир тот горний
Пришествия Второго и Суда.

И нам бы так, готовясь к упокою,
Не нарушать завещанный устав,
Но век шальной сорвал с ветвей листвою
И закружил, по свету разметав.