Софья Рэм: Сверхпроводник. Книга стихов

Невозможно найти границы сна и покоя,
Сна и смерти, сна и его самого.
Как в маразм, впадаешь в немилость.
Но однажды приходит такое,
Чтобы ты всю жизнь спрашивал у него,
Зачем оно повторилось.

Ночь в лесу – идиомы сплошные, и звёздных оград
Непреложны границы. Червив и черничен Чернигов.
Гриб, съедобный раз в жизни. Листок лёг на голову (фигов),
Но любой континент – документ тектонических сдвигов,
И ни шагу назад.
То, что видишь впотьмах, навсегда для зрачка незабвенно.
Мухоморы такие, что вряд ли нас любят в Польше, но
Скоро ты, последний поэт Вселенной,
Будешь жить на фоне чего-то большего.
Дорогой листопад! Лето съедено, как конфета.
С неба фантики сыплются манной. О, мани-мани!
Ведь любой континент – это временно. Даже это.
Всё проходит и проплывает, меняя грани.
Поменяется форма, присущая мухомору,
Поменяются контуры всех основных историй,
Но однажды поднимешь ветку и сдвинешь гору.
Вот рычаг, достойный римлянина на склоне.

Процессия струится к повороту.
Зима крадётся, наводя зевоту
На очередь с глазами вертолёта,
Несущегося рухнуть в магазин.
Всё слепит. Жало слепо – слепок жалок,
Сыр гипс. Бетон преследует мешалок,
И страдиварий мятых обветшалок
Грозит закрыться прежде, чем бензин
Сравнит с любовью в очереди скучной
Стоящий лирик возле бабки тучной.
Спеша купить консервы и морковь,
Потом с бензином он сравнит любовь…
Как радуга, текущая в ушатах,
Недужен свет его, не нужен запах,
Баллистика болит. В фонарных лапах
Уснули души их до Рождества.
Лишь гул витает финских-минских-клинских.
Для чистых чисто всё, сказал Аквинский.
Он связан был с водой, с неверьем свинским,
А сам был мудр. И в вечер этот свят
На миг любой, без сдачи давший. Мают
Пакеты-майки. Кассы отцветают,
И чистый снег последних заметает,
Что в очереди первыми стоят.

Жизнь – шелест терновника в мозгу виновника
На выстрел крыжовника в лицо полковника
Под рокот шиповника в устах церковника
И шепот письмовника в ушах чиновника.
Как плоскость подсолнуха в ногах любовника
Сквозь запах хламовника в носу сановника —
Так трепет ольховника во сне кедровника
Не скрыл бы толковника в руках Садовника.

Словно червь недостаточно кольчат,
В лужах лица, и в каждом – язык.
Многозначно звенит колокольчик.
Многочленно вздыхает ямщик.
Математика, дерево, стержень.
Род неважен. Наука права.
Словно катится в листьях умерших
Отлетевшая вспять голова…
Правый правит. Измеренный топот
В резонанс отправляет ледник.
У микробов огромен микропыт,
Но микрополь их равновелик.
Пассажир, зазевавшийся кесарь,
Продолжает зевать свой транзит,
Словно в клетках высокого леса
Чёрный ферзь незаметно дерзит,
Скачет в стороны все, но не доски
Позволяют мгновенью истечь.
Так ли просто придумать повозку,
Как из дерева корень извлечь?
Как по воску, костляв и ячменен,
Словно поле, одевшись в бурьян,
На вопрос, для чего многочленен,
Он вздыхает: видал, сколько ям?
Сколь оврагов тут, сколько канав-то…
И мигнёт на твои маяки
Математика – страшная правда
Глупой провинциальной руки.
Только девушка, встав у калитки,
Словно в мир открывая микрот,
Смотришь – дедушка в форме улитки
Поливает густой огород.

Кто в это время спит, как свойственно природе
Рефлекса, и во сне ускорит шаг.
Раз в десять лет в моём селе проходит
Собрание собак.
Четыре сотни лап ступают ровно,
Как существо одно, то вверх, то вниз,
Как будто водопад ползёт огромно
Сквозь смятый двор и сплющенный карниз.
Текут впадать клочки домашней плоти
С куском забора, с цепью трёх пудов
В довесок к ней. Сам вывший на болоте
Не избежит рядов.
Посты бросая просто, как подачку,
Оставив то, за что бы сдох вчера,
Прёт каждый пёс на гору, к водокачке,
Неотвратим, как чёрная дыра.
Но тот, колючей проволокой пыжим,
Не разлучит зевак моих со сном.
Иное дело – верный старый Рыжий,
Что, ковыляя, покидает дом.
Затихнет всё, и в жуткой тине этой
Вдруг ужаснёт второстепенный звук
Плетенья кос, читаемой газеты,
Густой слезы, упавшей на утюг…
Смятенно небо смотрит, как в колодец,
Пустой колодец мира без собак.
Тревожно-тёмен старый полководец —
Трубы фабричной сумрачный маяк.
Как будто всё стемнело до обеда,
Как будто птицы вымерзли в яйце,
Как будто не задумалась победа,
Что часовой поставлен под прицел…