Софья Рэм: Сверхпроводник. Книга стихов

И прянул свет. Известно от
Людей, потерявших свой аппетит,
Что мёртвое дерево не растёт,
А мёртвая бабочка не летит.
Но ветер подул и играл с листом,
И в небо крыло уносил, воспет
Одним из многих. И грянул гром
И канул сумрак. И прянул свет.
И вот летел перламутровый прах,
Звеня хитином своей мечты,
Искал нектара и сел в ветвях,
И из ветвей поднялись цветы…
Старик стоит, а море идёт,
И знает глаз, что телу – зенит:
Мёртвое дерево прорастёт
И мёртвая бабочка полетит.

Есть разные значенья слова «страсть»
И разные паденья слова «Рим».
Есть целое, чтоб не вмещаться в часть, —
И всё ж Господь вошёл в Иерусалим.
Мир хлопает прохожим, как дверьми,
О пыльные дороги вмятым лбом.
Кричать «Осанна!», чтоб потом – «Распни»?
В такие дни почётней быть ослом.
Пальмира, пальма… Что нам эта сфера,
Ведь колос сжат и будущее – здесь.
Похожа верба более на веру,
Чем на пальбу. Не месть рождает весть.
Четвёртый Рим пройдёт, настанет пятый,
Изменится семантика осла.
Царь снова выше всех – опять распятый
Взойдёт, чтоб даже палка проросла.
Кому здесь жаль одежды ветхой верхней
Для высшего, что скоро сходит в ад,
Похожий на бушующий над верфью
Предвестник ветра – огненный закат?
Подобное подобным. Стало тихо.
Осёл, жующий пальмовые ветви,
О чём ты замер ныне у ворот?
О том, что скоро уж не будет смерти.
Ещё о том, как бесполезен выход,
Раз навсегда великолепен вход.

Здесь увидел он след предания
И ослеп от его света:
Индивидууму – индивидуумово.
Гефсимания – мания проследования
В лазарет из Назарета,
Неевклидово голову запрокидывая.
Гефсимания непонимания
Простирается ненавязчиво
От Бразилии до Тасмании.
Сквозь терновые напластования
Ищем только животворящего,
А находим – вот – Гефсиманию.
Это крестик терновый, огромный, как самомнение
Тысячи фараонов,
Будто важность света измеряется углом преломления,
Слепит нас с бастионов,
И стреляем мимо. Ведь родственны сад и осада.
В слове корень один – а сколько корней повсюду!
Но уже обступают сад и хозяина сада,
И, закинув уду, темнеет меж них Иуда,
И трепещет ольховым листом нечестивое туловище…
Чьё-то ухо летит, предвещая художника будущего.

За всю историю человечества не было ничего лишнего.
У меня на родине вокруг стояли бы вишни.

О, что с того, что человек двурук?
Достаточно иметь хотя б полтела,
Чтоб мыслить мир и не иметь предела,
Пока летит божественный шуруп.
Кому скажу, что человек – придел
Бегущего предательского сада?
Сад улетел, пуста твоя засада.
Вот тот, кто целовал, и тот, кто смел
Отречься трижды. Кто из них виновен?
Пусть Лазарь воскрешён, Пилат – сановен,
Но всяк имеет цель, покуда цел.
О, что с того, что вымыта рука,
Когда другая вбита в облака?
Достаточно… Нет, здесь всего так мало!
Здесь всё со всем играло, но сломало.
Раз в год вода прочна, а твердь легка…
Чуть отвернёшься – и трава растёт.
Но – бойся! – не успеешь отвернуться.
Вот Бог. Он никогда не видел лёд,
Планшеты, конституцию и бутсы,
Когда был человеком. Вот Отец.
Он видит всё. Не всё к тому готово,
И, раз венец окажется терновым,
О, что с того, что человек – венец?
И в нём блестит колючкою игра
Иглы. Вот он, устроенный так просто:
Двуручный меч и обоюдоострый
Язык, или двуручная пила.
Пилот Пилат летит своей дорогой…
Так что с того, что человек – лишь блик
И искаженье лучшей мысли Бога?
Но он в саду. И значит, Он велик.

Витают сны в мечтании вершин.
В окно сквозит мятежник кислородный.
Стоит мольберт, и на столе кувшин,
А рядом я, надменно-благородный.