Мария Степанова - Против лирики

Как ясно. Зарастая, что в ушах

Назначенные дырки для сережек,

Все ниже, ниже памяти порожек,

Чтоб без усилия давался шаг.

Как беженка откуда молодая

Горячей ванной тешится в ночи,

А я ее сквозь стены угадаю.

Сиренью обьедаюсь на рассвете.

По лепестку сначала, по соцветью.

Потом горстями, через не могу.

И отвалюсь. И глазом не моргну.

Сей весь букет пожру, и куст с корнями,

И сад с заборами, когда бы под рукой,

Сарай на скате, косогор с конями, —

На щастие, в желудок, на покой.

Чем голову в такое окунати,

Как бы канатоходец на канате,

Сама обрушу этот колизей

Со гладиатором – во львиный зев.

Беженкой молодою

Тешусь проточной водою,

Пеной обшарпанных ванн,

Сладостно подвывая,

Сквозняку выдавая

Локтей и колен острова.

И десять – на кафеле – синих, как пламень —

Блестящих ногтей ноговых!

Солнце клонится низко

Под красную занавеску.

Светом запятнаны щеки,

Вареньем испачкан рот.

Белые, мелкие зубы щуки.

И тела подледный рост.

Во бумазейном халате

В бедном конверте кровати

Буду я, буду тебя вспоминати.

Каждым большим полотенцем.

Каждым цветным ноготком.

Уж и не знаю, что поделать,

Дабы возник на этой кухне.

Реку ль разборчивою девой:

Аминь, рассыпься и порухни?

Уж так-то мы с тобой похожи,

Что сходство кажется позорным,

Как то, что черепа – под кожей

И что – под стриженым газоном.

Мерцают горлышки бутылок.

Лежу, белея одиноко,

Как будто я тебя обмылок,

Сиамского лишенный бока,

Во тьме ночной, как Ли Цин Чжао

В ночи китайскоей лежала.

Шерстью с овцы в ноги валится волос.

Ножницы – щелк; запах воды и лака.

Вот голова гола и бедна как волость,

И полотенце над нею как плащ-палатка.

В каждый бы зуб вживить бриллиант алмазный,

Чтобы по миру ходить как больной заразный:

Выйти из парикмахерской майским полднем

Платиновой блондинкой в одном исподнем.

Последня козырная карта —

Кариатида в центре марта

Еще как римлянка-волчица

Сосцами серыми кичится.

Жива от пояса и выше,

Как череда музейных кресл:

Горящи окна в месте чресл

И дыбом волосы до крыши.

Ложусь как профиль на медаль

На все прилавки магазина.

Так протяженная педаль

Нутро изводит пианинно.

Я буду к ней ходить с букетом.

Я буду с нею спать валетом,

Одушевя ее лубок

Как полубогий голубок.

Перецветаю в негатив,

Природе глупой угодив.

Темнею кожею от нег,

И лик недавний желтопег,

И пробегающий румянец

Зеркален как сапог и глянец.

Но место, где тебя поставлю,

В глазу закроется как ставни,

Отсохнет за вечер рукой

И переубежит к другой.

Вотще себя я понукаю.

Вотще мигаю и лукавлю.

И каждое мое угу

К тебе клонимо челобитной

Как бы пастушка на лугу

Перед коровой чернобелой.

Чтоб, неразумное, не голосило,

Телу пальто покупается в талью.

Я под сорочкой зияю, как сито,

Перед горящей ночами плитою.

Ребра навыкате, скулы наружу,

Сложены губы, кругляся на «ю».

С места не встану! Боюся: нарушу

Шаткую архитектуру свою.

Все нелюбимо съеживается.

Что выбрано – на раз большает.

Был шерсти клок – ан с лапами лиса

И сладко чешут за ушами.

Когда глаза имела голубы,

Лица фарфор и плечи-плахи,

Иль не ходила в милые дубы

Как в обмороке я в уплаке?

В бумажной и оберточной коре,

В посмертной темноте теряя разум,

Точит слезу селедка в серебре

И я запятнана любовным глазом.

То прозрачный ноготь сгрызен в корень,

То проснутся волоса седыми,

То громоздкий шелк, вчера покорен,

Искажается в огне и дыме.

В запустеньи, как изба-читальня,

Украшая сумрачные бревна,

Как весна меняю очертанья

И себе заглядываю в брови

И гуляю в собственном ущербе

Точно горец в братственном ущелье.

Снежны пригорки, и воздух нечист.

Напряжена, как нога балерины:

Скажешь «Чирик» – откликается «Чиз!»

Птица. И тени от тяжести длинны.

Так над долинкой стою как баран,

Лоб уперевши в такой же соседа,

Как сообщающиеся сосуды

Или сугроб во середке двора.

Как рукава незапамятной шубы:

Свет одесную, свет и ошую.

Вывеска: что магазин белья.

Уши: расцветающие мальвой.

Шаг: как бы по льду, но и нормальный.