Ирма Кокура - Солнце на ладонях

Чем темнее – тем светлее,
На деревьях снова иней,
Красота снегов белеет
На пейзаже дерзких линий.

Из зеркала шкафа – твое отраженье,−
Немного ты ранена вихрем времён,
Обманной и сладкой любви пораженье
Тебе никогда, милый друг, не соврёт.

На гвоздь ты повесишь красивую шляпу,
В тулью вставишь свечку, и свечка сгорит,
От времени шкаф деревянный обшарпан,
Чудесный тебе открывается вид.

Утюг заплясал по вечернему платью,
А ты выливаешь чернила на стол.
Я время своё на тебя не потратил,
О чём сожалею, упёршись в футбол.

И движется в зеркале наша картина,
И многое скажет старинный предмет.
Взгляни: там в углу запылился ботинок,
А пары ему в этом доме и нет.

Ходят парами и пожилые супруги,
И погода как будто для них,
И Земля уж не вертится диском на круге,
И открыты дороги мои.

Снова снег прикрывает черту горизонта,
Тишину окружит ход машин.
Открывайте же линию честного фронта,
Чтоб огонь белый снег порешил.

Вот диптих, окровавленный страстью апреля,−
Не ложитесь, супруги, в гробы.
Там, на кладбище страшно спокойно, и млеет
Жизнь сама, и тропинки мокры.

Моя зрелость безликая дремлет поодаль,−
Запечатать в конверт средоточие черт,
Когда выйдет из зеркала каменный Гоголь,
Не захочется мне, но разломан мольберт.

В эту лунную ночь я прошу реализма,−
«Будь здоров», − мне сказали и отняли срок.
В сизом дыме не жаждал я ваших стриптизов,−
Кровь печатает несколько раненых строф.

И заткнёт ли мне рот власть солёного моря,−
Я не в поезде ехал – летел под откос,
Но мне скучно от раненых этих историй,−
Я прошу только несколько выгнутых роз.

Терпкий запах диктует материи зрелость,
Но разбудит меня только поезда свист,
Только летней травы пережжённая прелесть,
И танцовщицы спляшут на выезде твист.

Для себя ли, будучи богатыми,
Милостыню нищим подаём?
В двух мирах, заслушавшись сонатами,
Мы живём и жизнь не сознаём.

Для себя ль поступок «необдуманный»
Совершаем мы, иль просто страсть
Движет нами милыми, беспутными,
Чтоб мы, дети, наигрались всласть?

Мы похожи друг на друга. Всё-таки
Мы оригинальны, чтоб лучи
Грели нас с небес, и мимолетными
Жестами бравируем, кричим.

Отразившись в солнышке веснусчатом,
Лишь при встречах проявим себя.
Человек один не может, – лучше бы
Нас преследовал влюблённый взгляд.

Знаем, что мертво всё, что обдуманно,
И причуды, ах, зачем пример? —
Мы творим невольно, ставши глупыми
В опыте средь опытных манер.

В чём причина редкой нашей щедрости
И улыбки незнакомцу вдруг?
К жизни вкус, пристрастие к неверности
И любовь к себе и к людям? Друг!

Для себя ли, будучи богатыми
Милостыни знаний просим мы?
Долгий сон, страх к страху и – заплатами
Редкие подарки нам даны.

И считают почти все иль многие,
Что они – избранники небес.
Это так. И, сердцем одинокие
К благу мы, удачливые в треск.

На душе, вконец поистрепавшейся,
Радость от рисунка твоего,
И спешим мы в рамку вставить, кажется,
Твой рисунок и себя – давно.

И с души заплаты всё ж срываем мы,
Обнажаем душу на ветру.
Нет, не для себя оригинальные
Люди, оценив свой дар – твой труд.

Пьют ковбои, дым глотая,
Смысля в карточной игре,
Неустанно напевая,
Я разлёгся на окне.

И пошла она вертеться
Вместе с нашим погребком, —
Вспомнишь шум и запах детства,
Вспомнишь то, с чем не знаком.

Не поднять дверь на канатах
И не выйти сквозь окно,
Не предложишь девке плату, —
Бродит кровь в ней, как вино.

Я пою, ковбои ж стихли,
А бармен в петлю полез.
То свеча, загаснув, вспыхнет,
Но не видеть нам небес.

Там гроза загрохотала,
Точно бесшабашный смех
Наш, и ночь на час настала,
Усыпив ковбоев всех.

Но она ко мне приходит,
Ярким светом полыхнув:
«Это дети, их заводят
Бесы, но не заведут».

И наутро все проснулись
По домам в седьмом поту,
Только мы бредем средь улиц:
Я, бармен и та, глотнув.