Павел Пенитар: Да, я люблю. Стихи

Кто выжил,
а кого попутал бес.
Как упыри
и лешии из сказок—
элита
выполняет долг свой без
презервативов,
рукавиц
и касок!

Когда сто лет назад
меня просили
назвать одну,
но ключевую фразу,
я отвечал, не думая и сразу:
«Судьба
Изобретателя
в России.»

Сто лет минуло,
не пришёл Мессия.
В наборе слов
теперь меняю фазы
и говорю, подумав,
а не сразу:
«Судьба
Инакомыслия
в России»

Подозреваю, наш менталитет—
«Литет мента». Но это ведь не точно?
Я знаю свой предельный квалитет,
спроси меня о нём
хоть днём, хоть ночью.
Проходят годы, но не в этом суть.
Всё будет прежним,
и тюрьма, и стены.
А если кратко очень—это долгий путь
от фарисейства слов до перемены.
Я слышу стук подкованых сапог
по мостовой неведомой столицы.
Я слышу клич, что с ними тоже Бог.
Под грузом масок спрятаны их лица.
И вечно безымянны псы войны.
Их кровь несёт потрёпаное знамя.
Вы—преданные Родины сыны.
Я понимаю вас.
Но я теперь не с вами.

В этом городе, где всё уже бывало
и где может всё случиться,
где людишек не считают,
и мы числимся разнузданной толпой,
мне привиделось во сне, что меня
вскармливает молоком волчица,
а я – волчонок слепой.
Никуда теперь от этого видения
манящего не деться
в этом городе, где каждый одинок
и где нет выбора пути.
Я хотел бы, чтобы вновь вернулось
время покалеченного детства,
чтобы со стаей уйти.
Слышу я во сне призывное
ворчанье собирающейся стаи.
Ухожу я с ней под рокот водопада,
и за грохотом камней
всюду слышится, что ты,
как королева злая, всё ещё не знаешь,
как мне сделать больней.
И когда мне жизнь как будто бы
в кошмаре фантастическом приснится,
я увижу: твои волосы под ветром
развеваются, как шёлк.
В прошлой жизни ты была, наверно,
рыжей заколдованной лисицей.
А я – волк, серый волк.
Я вернулся одиноким из страны,
где полегло уже немало.
Где никто не удивляется зигзагам
в траекториях судеб.
Слыша горы и ущелья,
на перроне Белорусского вокзала
я оглох и ослеп.
Я хотел бы всё забыть, и всё вернуть,
и всё опять начать сначала.
Мне хотелось бы забыть, что я насквозь
кровавым порохом пропах.
Я хотел бы, чтобы ты меня сегодня
долгожданного встречала
Без погон на плечах.
И каким бы ни был путь под этим
небом, солнцем, снегом или градом,
нам придётся понимать, но не со слов
героев разных умных книг,
что в одиночестве пустыни
не еда, и не питьё за страх награда,
а человеческий крик.
Нам придётся понимать простые истины,
но поздно или рано.
Только годы улетают, и какой такой
от лет ушедших толк?
Я полжизни по-пластунски пропахал
до еле видного бархана,
а там ждёт только волк.

Всё впереди, молодой и пылкий,
юноша имярек…
Нижегородский откос с развилкой
пары великих рек.

Бабушкин крестик с малой иконкой.
Чистый речной песок
там, где окошко рыжей девчонки
в доме наискосок.

Малая Родина – хрустальная призма
для преломлений судеб.
Малая Родина – праздник и тризна,
это-стихи и хлеб.

Годы мои – кораблик бумажный
жизни несёт река.
Знаю, что было в ней самым важным:
мамы моей рука.

В мокрые камни с шорохом бьётся
волжской воды поток..
Мама бежит, в руке её вьётся
в красный горошек платок.

Плавит панамку палящее солнце
на речном берегу.
Мама моя, молодая, смеётся,
с отцом играя в стогу.

Годы текут рекой по протокам,
качая жёлтый камыш.
Но как бы ни был наш мир жестоким,
я – всё тот же малыш.

Перед потоком бурным и чистым
я преклоняю главу.
Малая Родина – главная пристань,
к которой всю жизнь плыву.

На даты меняются многоточия,
когда мы тихо уйдём.
День угасающий тлеется ночью,
ночь разгорается днём.

Ушли в Поднебесие мама и папа,
погасли, как свет в кино.
Их не вернут назад ни эскулапы,
ни сон, ни хлеб, ни вино.

Грусть моя – ты моё спасенье,
но чем ты можешь помочь?
Годы – тающий снег весенний
день меняет на ночь.

Будут в ночи блестеть ресницы
искрами слёз на ветру.
Будет мне малая Родина сниться,
даже когда умру.