Алёна Малиновских - Рухнувший мост

Выпью осень залпом, заливая
пустоту, скучание по дому.
Память может спрятаться (я знаю),
уступая пустоте истому.

Мы как Адам и Ева. Но на разные берега
разнесло. И мосты. И нам не дождаться рассвета.
Этот город становится злее любого врага,
когда небо ночное чудовищно синего цвета.

Мы застряли, и время нещадно сжимает тиски
под рёбрами там же, где дико колотится сердце.
Эти серые глыбы мостов так мертвы, высоки
и расколоты надвое, словно распахнуты дверцы.

А за ними тоска, и тягучее тело реки
нам мешает дышать в унисон,
держаться друг друга.
Но рассветные блики лучей так светлы, далеки,
и мосты усмехаются дважды разорванным кругом.

День за днём
слипнутся в новый год,
много пьём,
слепо идём вперед.

Вороньё
в окнах мозолит глаз…
Всё враньё,
всё решено за нас.

Вот опустели мысли, глаза и дом.
Город стоит. Теряется, кто иском,
и круговой порукой ты держишь ритм.
Каждый, кто знает всё, – тот внутри кипит.

Топится в этом вареве каждый, кто
хочет зимою сбросить своё пальто,
вытряхнуть все карманы и на груди
без колебаний резать себе мундир.

Плюнуть всё, что скопилось на языке,
под ноги. Слово варится в кипятке.
Кто замолкает, злится, идёт вперёд —
тот все счета ведь сам же с собой сведёт.

Скоро сотрёт мне пальцы
время, песком стекая.
Птицы мои – скитальцы:
нет им на свете края.
Нет ни земли, ни моря,
где успокоить душу.
Тот, кто устал, – покорен:
если нет моря – суша.
Если нет ветра – солнце
жжёт непослушно крылья.
Сохнешь на дне в колодце
и зарастаешь пылью.

Поцелуй меня в губы. Ну, крепче же!
Я врастаю в окраины города,
слишком много печалей и холода…
Видишь, окна открыты на этаже?

Это я впускаю в дома ветра,
пусть коптят пролеты и витражи.
Ты не бойся холода, не спеши —
новый день придет, позабудь вчера.

Ну, целуй же! Что неродной стоишь?
Хочешь, с ветром будем мы песни петь?
Он капризный, острый, как будто плеть,
и хозяин всех перекрёстков, крыш.

Что ты мнёшься? Ну?! Скоро придут дожди,
этот ветер приносит с собой весну,
только если опять будет не уснуть,
ты впусти его в окна и приходи.

Зеркальный холст изодран паутиной.
Моё лицо на нём на миллиард частей
истерзано. Испорчена картина,
и отражение становится мрачней.

Я – «сам себе художник». Помутнела,
звенит под тяжестью удара звонко гладь.
С ладони капля крови неумело
стекает вязко на измятую кровать.

И красное пятно подобно небу…
Закатному, мной позабытому почти.
Блокадному куску сухого хлеба,
что зажимают тихо при смерти в горсти.

Пока тебя нет рядом – льётся дождь,
я замыкаюсь в круг из одеяла.
Скажи мне – это много или мало,
когда чего-то терпеливо ждёшь?

Горячий чай сменяешь на вино,
Густое, тёмно-красное, сухое…
И хочется найти венец покоя —
как будто тело нервов лишено.

Наш маятник шатает нервы в такт.
Я снова делаю глоток заветный,
как влагу тянет срубленная ветка,
уже положенная на верстак.

Небо темнеет, в городе холода.
Вырваться к морю. Кажется, что когда
чёрную пелену разорвёт маяк —
кровь разогреет крепкий сухой коньяк.
В губы вонзится соль озорных ветров,
холод здесь изнурителен и суров.
Только маяк не гаснет. И на ветру
стёкла в узоры красятся по утру.
От маяка отходят семьсот дорог,
каждая уведёт от пустых тревог.
Правда же, путь любой, как всегда, двояк
и на дороге будет другой маяк.

Ко мне приходит гость по воскресеньям,
молчит устало в сумрачном углу,
и даже если в городе веселье,
он неизменно мрачен и угрюм.