Владимир Фролов - Сокровенное. Исполнение желаний

Мнешь листву опавшую
по аллеям ты.
Ласкою вчерашнею
вспенены мечты.

Вдоль по сонным улицам
нехотя идешь.
Ждут дома, сутулятся,
ложь таят и дрожь.

В синей мгле пригрезился
неба окоём.
Сладок выгиб месяца…
Разум разъярён.

Кошкой ненасытною
воет темнота.
Мордою немытою
чернота куста.

Радостью неверною
ненавистность тел.
Лотереей скверною
череда потерь.

Ветер прет осевшую
на землю листву.
Ласкою поспешною
гладит по паль… то…

Так ли
сяк ли,
но однажды
хляби небные
разверзлись
и прохожий
беспокойный
замер вдруг
перед мечтой.
Неуемные движенья,
скомканные
даже будто,
словно даже
в исступленье,
давкой стиснуты
людской.
Никогда
свою кипучесть
душам чуждым
не вручайте.
Равнодушие
возможно
маска тонкая
иных…
Льнут
прохожие к прохожим
осторожно
и тревожно,
их в груди
трепещет
сердце,
словно птенчик
в страшный миг.
Грязь на ноги
брызжут яро
мимо мчащие
машины.
Перепачканные спины.
Перекошенные рты.
Ненормальных
больше стало,
множат лица их
витрины.
Посходили от
ударов
переполненной
Москвы.
Но прохожие похоже
на влюбленных не похожи —
стайкой винной хороводят,
или курами сидят…

Вспененные тени.
Капанье воды.
Шорохи… Ступени…
На ногах пуды.
В подземелье страшном
дерзкие цветы.
Ненасытность счастьем.
Нега наготы.
Все!
Лишь облик милый
в сумраке плывет.
Ты чужая или
голос оживет?
Голос рушит стены.
Стонет немота.
Навзничь сны.
Мгновенна
жизни суета.

А ночь таит неведомость —
губами шепчет: Мой!
И дикими побегами
всплывает образ твой.

И тянутся-сплетаются
далекие тела…
В нас ночь просыпается
дневная жуть тепла.

И словно говорят они
на древнем языке,
притихшие на краткий миг
в отчаянной тоске.

Я отдам тебе спокойно
все сиянье вешних красок —
пусть ликуют изумруды
в закипевших волосах.

Пусть весны очарованье
станет чистотой дыханье,
а ласканье рук любимых
ветерком скользнет к грудям.

Всю тебя преображаю
своей нежностью бедовой
и веселою дорогой
расстилаюсь пред тобой.

Наступай же, недотрога,
мне на сердце болью новой
и иди, смеясь и плача,
в то, что счастьем назовут

Тело тубы золотело.
Теплый голос тек по телу.
Но коричневые скрипки
настояли на своем.

Дирижер, как сумасшедший,
весь умчался в нервы женщин.
И клубок их тел кишащих
был не вообразим и нем.

То одна, а то другая,
умирая и рыдая,
становилась на колени —
окунуться в шалость туб
(Как протуберанцы!)

Отстраненный и жестокий,
наплевав на кривотолки,
он скалою возвышался
над волною алых губ

Натруженные пальцы
по клавишам стучат.
Веселые мерзавцы
приветствия кричат.
Скользит по глупым лицам
необратимый взгляд.
Двоится и троится
их беспокойный ряд.
Ты их властитель грозный,
расплавленных умов.
Терзаешь свой нервозный
изверившийся мозг.
Искусством освещаешь
кабацкий полумрак
И тратишь не смущаясь
свой гений за пятак.

А там, в углу, за стойкой,
то говорлив, то нем.
Как на больничной койке
седой старик сидел.
Его кривились губы
насмешливостью злой.
И сквозь гнилые зубы
сочился звук густой.
Он кашлял и кудахтал —
не та мол молодежь.
Вот эдак завтра жахнет
и в атом перейдешь!
И ничего не будет —
пустыня и вода…