Владимир Попов - Шляпа с пером. Иронические стихи и немножко лирики

Под огромной чёрной шляпой
в голой комнате – один,
неземной и косолапый,
заседает господин.

Пианино в чёрной гамме…
Прикасается диез
к нижней челюсти с зубами,
где гуляет кариес.

«Песню старого скитальца»
он пытается играть.
На руке четыре пальца,
а мизинца не видать.

Чтобы звуки длились дале,
извивается дугой,
нажимая на педали
музыкальною ногой.

Тихо музыка разлилась
вдоль по нотной борозде…
И улыбка заблудилась
в тёмно-красной бороде.

Лионель ушёл из мира
за таинственною Миррой…

Но сегодня мне запела
свою песню Лионела,
что принёс попутный ветер
из прошедшего столетья.

– Чио-лио, мио-лель! —
Лионела! Лионель!

И капели у капеллы,
словно слёзы Лионелы.

И опять стоят в апреле
щебет, свисты, лионели,
окликая то и дело:
– Лионела! Лионела!

Целовал я туфельки.
Целовал я пальчики:
тютеньки-матютеньки,
зайчики-банзайчики.

А теперь – трагедия,
или просто драмочка:
на велосипедии
укатилась дамочка.

И теперь я брошенный…
Потерялось времечко:
ни одной горошины,
ни пустого семечка.

Улетели утеньки.
Убежали пальчики:
тютеньки-матютеньки,
зайчики-банзайчики.

– Ну и ладно! – сказала Милиса,
выходя из кустов барбариса.

И Милиса сказала: «Вот надо!» —
повернувшись к кустам винограда.

И состроила кислую мину
равнодушному вроде жасмину.

– Уж пора бы и знать назубок,
кто в саду нашем главный цветок!

– Эй, садовник, пока ты не лысый,
поухаживайте за Милисой!

– Ну и ладно! – сказала Милиса,
исчезая в кустах барбариса.

Шёл я,
пьяный немножко,
где-то
краем земли.
Кто-то
пел под гармошку:
– Джеммахали,
джеммахали!

Что же
это такое?
Чудо —
не говори:
по-над
русской рекою:
джеммахали,
джеммахали…

Раз-два,
вроде бы сами
не
касаясь земли —
сами ноги плясали
джеммахали,
джеммахали.

Словно
ручкой махала
и исче-
зла вдали,
тайной
из Джеммахала
джеммахали,
джеммахали.

Красная коробочка.
Пыль на медальоне.
Открываю пробочку
в маленьком флаконе.

Из такой безбрежности —
прошлого сирени!
Лёгкий запах нежности
в комнате осенней.

Трепетные пёрышки.
Музыки обвалы.
Веер юной Золушки
с царственного бала.

Закрываю пробочку…
Ты меня прости,
красная коробочка
от духов «Коти».

Она тонкая, словно лоза,
и свежа, будто вешние воды.
У неё золотые глаза
и веснушки весенней породы.

А ещё у неё есть душа…
Вьются всюду за нею повесы,
потому что она хороша,
потому что она поэтесса.

А какие читает стихи!
Ощущение – так не бывает!
Оттого мы сегодня тихи,
от восторга глаза закрывая.

Она словно посланник небес,
И настолько доверчива к людям,
что, когда произносит: – Майн херц! —
бьётся голубь под левою грудью.

Я скакал верхом на палке,
совершая поворот…
Чикал чикалкой Чикалкин
и начикал много фот.

Вот:
Дядя Петя с тётей Маней,
как два крепеньких груздя.
Дядя Петя тётю Маню
обнимает за грудя.

Чтобы чётко был в ответе
за разбитые часы,
тётя Маня дядю Петю
поднимает за трусы.

Беспризорник Бобик лает,
чешет лапой вшивый бок.
Пацаны в очко играют —
веет лёгкий матерок.

Вадик бабушку Ларису
вдруг о чём-то попросил,
потихонечку описал
и песочком пригасил.

Я скачу – а как иначе!
Гордо выпятив живот,
дядя Гриша тоже скачет
за пловчихою и ржёт.

И на этом светлом фоне,
отряхнувшись от утрат,
дядя Моня с тётей Соней
поглощают лимонад.

Муравьи зашевелились:
заползают за трусы…
Из кустов Карандашвили
наблюдает за Люси.