Ян Пробштейн - Две стороны медали. Книга стихов

до искрометного луча,

мечтающего о кострах,

но ткань реальности размокла —

неотличимы от пустот

заброшенные эмпиреи:

припоминая Эмпедокла,

по краю кратера ползет,

в пустынное жерло глазея,

завороженный светом крот.

Как льётся свет в небесный люк!

Гуляет по страницам ветерок,

а я на заре выпускаю из рук

птицу своих тревог.

Как безмятежно ясен день

и головокружительна зелень —

на меня же с неба падает тень

птицы моих смятений.

Как вечер тих, и ветер стих,

и ночь глядит на страницу,

а ко мне вернулась верная птица

и закрыла крыльями стих.

Свет и свист, и щелк да щелк —

прилетел ко мне с утра,

разбудил и растравил,

взбудоражил до нутра,

посвистел он и умолк.

Ты растрава, мой щегол,

укоризна легких крыл,

твой бесхитростный напев

не припомню, как ни тщусь,

растревожив мою грусть,

мне оставил, улетев,

отголосок, эхо, голк.

Болящий дух смущают расстоянья—

прямые, рвущиеся из-под ног

за горизонт. И ложечкой в стакане

застыла пауза, чуть дрожа: молчанье

звенит на перекрестках всех дорог.

Болящий дух! Сосуд непрочный тесен

махровой дикой розе всех ветров;

далекий лекарь духу бесполезен,

осталось бы для странствий и для песен

немного хлеба и немного слов.

Уходит из-под ног дорога: где бы

ни оглянулся – неизменный луч

покажет перевернутое небо

и пол-луны краюхой пухлой хлеба,

а на подошвах клочья влажных туч.

Краков. Час Przeszły и Przyszły *

разделяются только одной

заколдованной гласной,

пережеванной ртом чужеземца.

Замурован дух королей на Вавеле,

а рядом почиют монархи державы иной —

Мицкевич, Словацкий —

по соседству с Пилсудским

в усыпальнице царской.

Краков. Час прошлый и пришлый

возвещает трубач на костёле Марьяцком

толпам зевак, запрокинувших головы к башне,

шей не жалея, уставивших зенки в зенит.

В готическом сумраке гаснет

многоречивый блуд ротозеев,

и сквозь барочную сладость творений

богоревнивого резчика Ствоша

мрачно взирает на них

Бог крестоносцев,

не мир принесший, но меч.

Польша. Час Przeszły и Przyszły

в образе сына с пулей в затылке

обнимает Matka Boska Katyñska.**

А в час настоящий

по воскресеньям Варшава на Гельде,

а вечером молится в храме.

В час настоящий

на Рош Хашана в полупустой синагоге

заезжий кантор,

почетный гость и потомок высланных силой,

призывает ветхозаветной молитвой

души расстрелянных в гетто

или сожженных в печах.

дымом они унеслись крематорским по небу

иль самолетом – назад не вернутся,

разве потомки заедут;

чтобы пожертвовать сотню-другую «зеленых»

на восстановленье могил

да посмотреть, как в еврейском театре

дают пантомиму

на темы Ицхака Переца, —

милое светопреставленье для тех,

кто не видел Освенцима.

Смысл затуманен месивом ног,

и не жалея ладоней,

американские дамы

охают вместе со стайкой

мирно щебечущих немцев.

Польша. Час Przeszły и Przyszły

соединились навечно в костёле

святого Костки, где на могиле отца Попелюшко***

объединились поляки в молитве

для терпеливой борьбы и гневной надежды.

сент – 2 окт. 1988

* Будущее и прошедшее время (польск.)

** Катыньская Богоматерь (польск.)

*** Католический священник, убитый агентами службы безопасности при Ярузельском.

Галиция. Уютный городок,

баюкающий в сквере стариков, —

они досматривают сны о жизни

в воскресный вечер на скамейках-люльках,

их площадь Рынка говором ласкает,

и цокают вопросы: «Со się stało?»

и гербовый медведь застыл на страже,

пустой фонтан и город охраняя.

Мир на земле. На кладбище. Во храмах.

Вот пани Фелнер видит сон о муже.

умершем только десять лет назад.

Он погребен на кладбище еврейском,

(верней, на пятачке средь запустенья)

с расстрелянными рядом, вместе с ними

пан Фелнер проживал однажды в гетто.

Счастливчики-супруги в катакомбах

скрывались, добывая по ночам

объедки (люди добрые кормили);

но все ж их не увез в Освенцим поезд,

как всю родню, и пуля миновала,

и вот теперь он может спать спокойно,