Летний мир – как на ладони.
За полями, за борами…
Помнишь, были молодыми?
Землянику собирали.
День в лесу – веселья на год.
Нам лесные сласти любы.
Только чаще спелых ягод
я твои встречаю губы.
Завлекала земляника,
мягче пуха листья стлала…
В очи дочек загляни-ка
без уныния и страха.
Не жалей о вольном лете:
зелены его поляны,
и не мы – так наши дети
миру летнему желанны.
А когда цветы полягут
и листва сойдёт в ложбины,
кинет горстку терпких ягод
нам в ладони куст рябины…
Одну восточную страну
тревожил щебет птичий,
и против птиц вести войну
в стране вошло в обычай.
Кричать все жители взялись
от мала до велика —
и улетали птицы ввысь
от яростного крика.
Им придавал отваги страх,
но силы их иссякли,
и гибли птицы в небесах…
А мы живём, не так ли?
А мы летим на шум и гам
и о любви щебечем,
хоть наших слов не слышно вам
(да вам и слушать нечем).
И вы – за то, что наш напев
звучит для вас невнятно, —
браните нас, рассвирепев,
и гоните обратно.
Но нам нельзя умчаться прочь:
внизу гнездовья наши,
для них поём мы день и ночь
у края звёздной чаши.
Ведь если в небе замолчит
последняя пичуга —
расколется небесный щит,
сойдут планеты с круга.
На слюдфабрике – на «Слюдке» —
тётя, мамина сестра,
здесь трудилась. На попутке
приезжал я к ней с утра:
из деревни – автостопом.
И с лотка у проходной
воду с клюквенным сиропом
покупал и в дождь, и в зной.
Мне казалось, что едва ли
может быть вода вкусней
и что Клюквенной прозвали
эту станцию – по ней.
(Лишь недавно был нагуглен
в продолженье двух минут
инженер-путеец Клюквин:
он провёл чугунку тут…)
Эта станция! Отсюда
начался мой дальний путь.
И возврата нет: лишь чудо
может время вспять вернуть.
Это чудо – память сердца.
Из потёмок забытья
в светлый мир открыта дверца —
к вам, родные, к вам, друзья.
На стальных путях Транссиба,
в центре всех моих дорог,
город юности, спасибо,
что со мною не был строг,
что районная газета
с верным именем «Вперёд»
к виршам сельского поэта
приохотила народ…
«Когда небесный конвоир…»
Когда небесный конвоир
придёт за мною в грешный мир
и возвестит, одернув китель:
«Пора. На выход, сочинитель!»,
хотел бы я сказать в ответ
тому, кто служит в райском войске,
что, хоть и портил много лет
я домочадцам кровь по-свойски
и крал при помощи чернил
досуг читателя-страдальца,
я ничего не сочинил,
то бишь не высосал из пальца;
лишь пересказывал навзрыд,
косноязычный поневоле,
что глухо сердце говорит
на языке любви и боли.
«В этом парке лет на двести…»
В этом парке лет на двести
(а быть может, навсегда)
время замерло на месте,
в небеса течёт вода!
Под струей фонтана вымок —
так на солнышке постой.
И на память сделай снимок
с «императорской четой».
Ходят ряженые в шёлке,
тешат публику в джинсе.
Приобщайся подешёвке,
попозируй, будь как все!
Наипростейшей из безделиц
они вовек не смастерят,
но то, что сделает умелец,
продать сумеют. Всё подряд.
Игрушки, шмотки, иномарки.
Народу – пряник, власти – кнут.
Они и мёртвому припарки
с большою выгодой толкнут.
Их ум особенного сорта:
у них на мысленных весах
Звезда Героя, звёзды спорта
и просто звёзды в небесах!
Я сочинять умею книжки,
а продавать их не могу.
Но не завидую барыжке,
что так удачлив на торгу.
Набив кредитками бумажник,
к словам утратил он чутьё
и диким именем «продажник»
зовёт занятие своё.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу