Анатолий Вершинский - Чалдонская тетрадь. Стихотворения и поэмы

Было это в полдень, в самый
зной, в июле месяце…
Вдруг раздался крик из ямы:
– То ест мо́е мейсце!

Глянула вдова в могилку —
развела руками:
Маню, местную бобылку,
увидала в яме.

– Совести, Марыся, нету?
Или неба мало?
Кто же знал, что вишню эту
ты облюбовала?!
Не пугайся, гнать не стану,
да и не под силу…
– Люди, выройте Ивану
новую могилу!

…Маня, по мирским понятьям,
человек хороший.
На часовенку с распятьем
собирает гро́ши.

И у Господа покою
просит ежечасно.
И грозит вдове клюкою,
а за что – неясно…

Снова под июльской высью
вызревают вишни.
Но призвать к себе Марысю
не спешит Всевышний.

Август – декабрь 2001

На пути от пелёнок до тех полотенец,
на которых в могилу опустится гроб,
мы не ведаем, что ощущает младенец —
страх явленья на свет или просто озноб?

Мы не знаем, о чём помышляет умерший —
не покойная плоть, а живая душа,
что уходит из тела, как рыба из верши,
на свободу (иль в новую клетку?) спеша.

Вызывающим души усопших не верьте:
только нежить откликнется ведьме в ответ.
А воскресшие после клинической смерти
лишь припомнят колодец, ведущий на свет.

Но из тысяч достигнувших края колодца
хоть один человек возвратился назад?
Пусть расскажет – куда же идти нам придётся,
и хорош ли тот край, и похож ли на сад.

Оттого мы испуганно медлим у гроба,
что за ним обрывается видимый след…
А ведь что этот мир, как не та же утроба,
из которой выходят на истинный свет?!

Декабрь 2001

Из гортани бессловесной
кто однажды смог извлечь
вещь природы бестелесной —
человеческую речь?

Кто вдохнул в меня сознанье
и моим назвал его,
отделив незримой гранью
от сознанья твоего?

Кто сближает чувства наши —
восхищение и боль,
как вино и воду в чаше,
как в ладони хлеб и соль?

Для кого совсем не тайна
наши страхи и мечты,
ведь и в мыслях не случайно
совпадаем я и ты?

Кто вселяет в нас надежду,
что возник не сам собой
разум, мечущийся между
своевольем и судьбой?

Апрель 2002

Когда над пригородной станцией
закат затеплит облака,
она танцует с детской грацией
у музыкального ларька.

Пускай хрипит его акустика,
пугая крыс и мелких птах, —
где нет ни деревца, ни кустика,
ларёк и есть «рояль в кустах».

И ей, как птице, тоже боязно
одной кружиться на виду
у пассажиров, ждущих поезда,
что с расписаньем не в ладу.

Но завтра снова, в час обещанный,
у жестяных ларёчных стен
продлится танец хрупкой женщины
в немодной куртке до колен.

И пусть кривясь или хихикая
глядят зеваки на неё,
но эта станция безликая
с ней обрела лицо своё.

Май 2002

Очевидно, временами
снятся нам чужие сны.
Персонажи схожи с нами,
но слова изменены.

Всё иное – радость, горе…
Так случается, когда
в телефонном разговоре
перемкнутся провода,

и покажется знакомым
голос в трубке, и о том,
что звонок ошибся домом,
мы не сразу узнаём…

Чьи надежды и тревоги
мне приснились как мои?
Сбился чей-то сон с дороги —
выбит я из колеи!

В сновиденьях, вероятно,
нам являет мир иной
нечто вроде варианта
нашей участи земной.

Наши грёзы и кошмары
то наивны, то мудры…
Провода Вселенной стары.
Замыкаются миры.

Апрель 2002

1

Под утёсом, покатым, как глобус,
три столетья ютится село.
Мимоезжий маршрутный автобус
тормозит у села тяжело.

И гостями, которых не ждали,
мы идём мимо церкви туда,
где, устав от бетона и стали,
моет гальку речная вода.

Енисей, окаймлённый горами,
после ГЭС не по-летнему стыл.
Здесь Астафьев гулял вечерами.
Покорителей рек материл.