Ирина Листвина - Прогулки вдоль линии горизонта (сборник)

На Васильевском низко, клубами,
пропадая в подземных сильфонах [36] Сильфон – гофрированная раздвижная труба. ,
глух, впадал снегопад перед нами
в лобный, вдолбленный вакуум сонный.

Снег взмывал, проплывал под ногами,
пролетал с непоклонным наклоном.
И чернея главами, колонны
выступали на миг из ампира,

как из призрачно буйного пира.
И корсетные рёбра тех залов
прогибались, шурша несказанно,
а фасадам – глаза застилало.

Но зарницей на миг из ампира
колокольное яблоко мира
(снегопада свеченьем сверхочным
рассечённое, в точечных толщах) —
раскололось на срезе…
Вот площадь.

Оселок ножевой [37] Этот переход уподоблен здесь оселку (но огромному) уличного точильного станка, какие тогда встречались нередко. под ногами,
отражается в небе над нами…
Да как спички ли, семечки – люди
(а другого уж больше не будет)

над искрящим бессолнечным срезом —
сердцевины наклонной, чернея,
всё бегут, оглянуться не смея,
шаг держа, под полою таимы,
тёплым дымом полынным хранимы.

«Помоги перейти!» Но он тоже
с круга на круг, а выйти не может.
И по острой, как порох, пороше
нам метаться на спичечных ножках.

(Муравьиные лёгки поминки,
средь снежинок чернеют кровинки.)
Снегопад не поможет нам в горе,
он идёт, как волна в Лукоморье,

к Стрелке, Биржею втянутой в площадь.

Но долбя островные составы,
кран [38] Башенный, на другом конце острова, в Порту. грох-бухает: в облако ночью,
в наобум, в надколонные главы,
в ледяные глазницы ампира…

Вспомни – «солнце, посольства, Пальмира» [39] Вольный повтор эпиграфа (из О. Мандельштама).
То, что было, – осталось прекрасным,
но былое-то смёрзлось, как тундра…

Ты очнёшься пронзающе ясным,
словно гонг пред отплытием – утром…

Лестница смутной, но белой ночью,
ступенек стаккато, споткнусь вот-вот.
Скрипичным ключом, вот только короче,
по коридорам носится кот.

…Бравурное что-то мешается с Брамсом,
шаги на улице, гомон и плач.
Дана полу-явь нам. Не надо бояться
самых немыслимых неудач.

И в дрожи комнатного коллодия,
в струнном сближенье плеч и времён
пробует встать, оживает мелодия,
ключ, биение, камертон…

Я и не знала, что не забуду
зеркало в сад и ваш голос глухой.
Ступенек – приметы, призывы, причуды?
Нет, лишь прохладный ночной покой.

Светятся в городе (светлом не очень)
поровну – быт, неизменность и грусть
сквозь проруби окон в белые ночи.
Считаю их медленно… учу наизусть…

Небо горбится плавно, голубо,
солнце – не огонь, подаяние.
Серебрит листва твою голову…
Тени, блики, сень увядания.

От кувшинок – полушки талые,
и потуплены улиц головы.
Тихий голос поёт литанию,
улетают птицы из города,

Что ж, прудов опустелых лебеди,
ранний снег ли на ветках бережных,
листопад сквозь дождь —
множит знак беды?
Солнца пригоршни – в воду денежкой?

Шаг. Канала вдоль уз, с подсказками
от зимы,
льда наплыв ли, таянье.
Умолкала музыка ласково,
застывала даль – «До свидания!»

Пустота стоит смутно каменна.
Я одна – отрицать и каяться,
серебрит-темнит амальгама на
паутине слёз да тоска моя.

Осень, подмешавшая истому
в невесомость кротких, кратких дней.
Профиль неба в проводах, в изломах
быстрых серо-золотых ветвей.