Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Не собираюсь быть спокойным
И ставлю то себе в заслугу.
Друг друга хоть совсем сожрите,
Но моего оставьте друга.

Ваш ум, что чужд любой приязни,
Всё разъедающий, как щелочь,
На то лишь годен, чтобы в каждом
Под стать себе увидеть сволочь.

И хоть убоги ваши чувства,
А ум бессилен, словно евнух,
Вы друга моего клеймите
В сужденьях лицемерно-гневных.

Он себялюбец, вы кричите,
Который занят лишь собою, -
А вы привлечь его хотите
Пустою вашей похвальбою?

Он ядовит? Я соглашаюсь:
Вас раскусить однажды надо -
И навсегда и смех и слезы
Приобретают привкус яда.

Он жаден? Видно, те не жадны,
Что пропивают, портят, дарят,
Что лишь берут, а для возврата
Палец о палец не ударят.

Да, он богат, - как те богаты,
Кто получает по работе
И кто чужого не присвоит,
А вы лишь этим и живете.

Самих себя не разумея,
Вы судите чужие свойства,
Чем просто мирно гнить в болоте
Дурацкого самодовольства.

С дыханием сдавленно-шумным
Вы машисто ставите ноги,
В порыве всеобщем бездумном
Спеша по житейской дороге.

В любую минуту осталось
Вам только два шага до цели,
Но тяжко назрела усталость
В душе и расшатанном теле.

С улыбкой и скрипом зубовным
Ее не пуская наружу,
Споткнетесь на спуске неровном
И с руганью рухнете в лужу.

Усталость разрушит плотину
И хлынет каналами плоти;
Подломятся руки - и в тину,
Привстав, вы опять упадете.

Вас влага в объятия примет,
Лаская усталые члены,
И скоро вас воля покинет
К восстанью из нежного плена.

Пусть пялится с хохотом жадно
Зевак безголовых ватага,
Не зная, как нежно-прохладна
Густая нечистая влага.

Забыв честолюбья законы,
Вы примете лужу всецело,
Расслабив под слизью зеленой
Корягоподобное тело,

Сомнения все отметая,
Приволья ничем не тревожа,
И пусть головастиков стая
Прохладою веет на кожу.

В вонючих ворочаясь водах,
Неведомый вам от рожденья
Великий познаете отдых,
Безмерное освобожденье.

Горят все лампы, - свет, однако,
Нам зренье орошает скупо,
И кажется: над блеском лака
Расселись за столами трупы.

Под шум безжизненный доклада
Глаза предсмертно-отрешенны,
И, как на кладбище цикады,
Стрекочут лампы монотонно.

Не скроют общества бессвязность
И нашу мертвую отдельность
Ни слов кладбищенская праздность,
Ни смеха трупная поддельность.

Своей непостижимой власти
Нас подчинив, разъединенных,
Знак смерти ставит безучастье
На лицах изжелта-зеленых.

А некто, мертвый, как и все мы,
Мертвя слова и обороты,
Твердит про актуальность темы
Им защищаемой работы.

Я привстаю от боли на диване -
И тень мне издевательски кивает.
В лице моем, как бы в открытой ванне,
Жизнь, как вода, приметно убывает.

Как стенки из-под влаги уходящей,
Под пленкой пота проступают скулы.
Средь комнатной недвижности мертвящей
Сиделок тени ходят, как акулы.

Что в этот час меня ни окружало б -
Я внешнего уже не постигаю,
Один, как все, но без обычных жалоб
В пустыне боли тяжело шагая.

Страх не поможет моему неверью,
Мне сладость утешений надоела.
Защемленное болью, словно дверью,
Осталось мне одно больное тело.

И я молчу, на помощь не зову я,
До веры ни унижусь даже ныне.
Так душу я возделывал живую,
А пригодилась мне одна гордыня.

Кто скажет, куда я еду
В шипящих душных песках?
Одни барабаны бреда
Рокочут в моих висках.

Хромает мой конь устало
И пекло стянуло лоб,
И пляшут соли кристаллы,
Сцепляясь в калейдоскоп.

Меняются их узоры
Под ритм, гремящий в мозгу.
Все реки, леса и горы
Давно достались песку.

Судьбы громыхает сито,
И счастье застряло в нем.
Пространство мое покрыто
Одним сыпучим песком.

И только кристаллов звенья,
Сцепляясь, блещут мертво,
И едкая соль презренья
Осталась взамен всего.

Мощью абсид вертикаль вознеслась,
Арки вобрав, каннелюры, фигуры,
Но нераздельно с ней тяжесть слилась
В бедную двойственность архитектуры.