Елена Крюкова - Сотворение мира

Подруга, слышь, — молочных перлов низка
Мне им подарена была!.. —
Мне, нежношерстной, глупой киске
С подбрюшьем рысьего тепла…

Подруга, ты умеешь по-французски,
А мне — невмочь. Слоновой кости плеч
Ты помнишь свет? И взор степняцкий, узкий,
Светлей церковных свеч.

Златые бары, грязные вокзалы,
Блевотный, горький дух такси.
И то, как Русь веревками связала —
Чрез все «тубо» и все «мерси» —

Мне щиколотки — чтоб не убежала!
И кисти рук потресканных — чтоб я
Всю жизнь, кряхтя и матерясь, держала
Чан снежного, таежного белья!

Чтоб, в уши завинтив ее алмазы —
Блискучий Сириус, кроваво-хлесткий Марс —
Под выстрелами умирала сразу,
Как при разрывах принято у нас.

И ты, фрондер, любовник фатоватый,
Песнь лающий в ненашенскую тьму,
Не заподозришь, что не девки мы — солдаты:
По гордому наследству, по уму

Неженскому, которого разрывом
Не испугать: — мы — пуповину рвем!

Прощай. Лишь в пустоте порвавшись — живы.
Лишь лоскутами яркими — живем.

А лоскуты сшивает в одеяло
Безносая, безгрудая, — Она…
Отыдь. Уже тебя поцеловала.
Уже тебе ни капли не должна

Своей карминно-винной, царской крови,
Тугого тела, яростной души.
…Умру — бери портрет, целуй глаза и брови
И ноздри раздувай, припомнивши духи.

И бормочи в слезах свои Пардоны,
И Силь Ву Пле, и Господи Прости, —
Не надо мне, Париж, твоей короны:
Я голяком хочу на Русь ползти.

Метель громадой тысячи знамен
Укрыла мавзолейный мрамор…
Да, здесь остался, кто в судьбу влюблен —
Три пастуха да старец Симеон,
Портрет, ножом изрезанный, без рамы.

Снег льет с небес — горючий, голубой.
Он льет и засыпает нас с тобой,
Наш мир гранитный и рогожный.
Прилив — отлив. Гей, ледяной прибой!
Немым — пред смертью — спеть возможно.

Да, можно петь! И выть! И прокричать,
И высыпать половой — слово.
Нам Каинова спину жжет печать.
Нам не поклонятся, не крикнут: «Исполать!» —
Народы, чужды и суровы.

А будут молча, зубы сжав, смотреть,
Как мы в геенне огненной гореть
Зачнем; как в выстывшей купели,
Утробно сжавшись, мертвые — на треть,
Мы будем песню петь, что — не допели.

Что не допели во хмельных, донских степях.
Не прохрипели в пулевых, взрывных полях
Там, на Дуге, на Курском Коромысле.
Ту, что шептали чревом — в рудниках.
Ту, что — когда в петле зависли

Елабужской ли, питерской — нутром
Стенали! Выдыхали! Вырывали —
Как жилу зверя рвет охотник — вон!
Как древо — топором —
Корявое, что выживет — едва ли…

Но выживали — с песней на устах!
С широкой, как метель и ветер! С этой —
Сияющей, как иней на крестах,
Как кровь — с гвоздей — на Божиих перстах,
Смеющейся у гроба: «Смерти — нету!..»

Да, здесь остался нищ — и стар, и млад.
Россия — свищ. В нем потроха горят,
Просвечены рентгеном преисподним.
Мы кончены. Нас нет. Бьюсь об заклад:
Кто в белизне сгорит — уйдет свободным.

Глядите все: горят лабаз и мышь.
И, Башня до небес, — как страшно ты горишь
Среди серебряного града!
То Вавилон?!..

…А где-то спит малец Париж
В руках у минорита-брата.

А может, францисканца?.. Капюшон
Засыпан снегом; кашлем рот спален;
Слезу вберут сухие щеки;
И на руке, как на реке, малец —
Ситэ в снегу, начало и конец,
И синий небосвод высокий.

И нам в тебя, Париж мой, не сбежать.
Тебя нам на руках не подержать,
В Нотр-Дам не преклонить лбы наши бычьи.
Нам здесь осталось петь и умирать,
А в серафимском, волчьем ли обличье —

Равно.
Кури говно да пей вино
Из нефти, сулемы. Веретено
Крути с куделею метели:
Вперед, назад. Ты был живой — давно.
В гробницу ляг. Под алое рядно
Гранита. Кость царя, слуги — одно.
Найдут через века. Сочтут темно.
Об этом пой. Об этом мы — не спели.

Обвожу застылыми очьми
Этот мир.
Кровью простыню ожгла, слезьми… —
Сколько дыр!..

С кем я, Боже, только ни спала
На пуху…
Перед свадьбой — как топаз, светла
На духу.

Изгибали ржавой кочергой.
Били в грудь.
Перед свадьбой — помолюсь нагой,
Как-нибудь.