Елена Крюкова - Сотворение мира

И протянула я руки к яркому свету: Отче!.. Вот милость Божия!..
А лучи радужные скользили по грязи, целовали наше бездорожие,
Целовали наши овраги, буераки, бурьяны, буреломы, протоки, излучины,
Сиротку-пристань внизу под горой, ржавые лодочные уключины,
И в свете небесном — Господи!.. молясь, шатаясь свечою пьяною,
Я увидела ее… ее, любовь мою окаянную…
Его… худого как жердь-слега… патлатого мальчишку…
богомаза, деревенского художника…
Что привязала к одиночеству своему заместо подорожника…
Думала — подлечу… а рана разъелась рваная…
Ох, Господи… Благодарю Тебя!..

…за любовь окаянную,
За любовь воздыханную, за портрет ее сияющий,
Что намалевал звездами по черной холстине возлюбленный,
по мне рыдающий,
За любовь великую, идущую маленькой нищенкой
меж людьми жестокосердными,
За любовь, сотворяющую нас однажды в ночи — бессмертными,
За гору Фавор над черною Волгой, за молитвы светлое напряжение,
За летящие в небесах самоцветные крылья Господня Преображения!..

И у ног Христа в небе я узрела мальчишку тощего, рваного,
Что сидел, скрючившись, близ мольберта старого, деревянного,
Он сидел у холста, он брызгал с небес на землю краскою,
Он писал Христа и улыбался мне ласково.
И вскипела во мне кровь! И вскочила я рысьим прыжком на ноги!
Господи! Это ж моя любовь! Возьми меня тоже на небо!
Чтобы мы там вместе летели, славя любовь нашу последнюю,
окаянную,
Над любовной постелью,
Над младенческой колыбелью,
Обочь — над Волгой — креста деревянного,
Чтоб летели, сплетясь, сцепившись намертво!..
А людям бы на Земле казалося,
Что это Андромеда с Персеем крепко обнялась-обвязалася,
Что это Дева с Охотником-Орионом съединились в вечном
качании-скольжении,
Господи!.. Ты ж все можешь…
Дай нам, двум бедным смертным, это… Преображение…

И гром загремел. И все исчезло.
И одна я на горе Фавор, плачущая.
И со мною — только сердце мое, в груди летящее, скачущее.
И надо мною — только чайка в черном небе кричит незримая:
Не плачь, девочка моя одинокая,
доченька любимая.

С пожаром золотых волос —
Берез, со шрамами оврагов,
С кипением апрельских слез
Среди скуластых буераков,
С прищурами безрыбных рек,
С дерюгою-рваньем буранов —
О ты, мой бедный человек,
Илья-Пророк, от горя пьяный,
Слепой от ненависти, лжи, —

Скажи, Илья-Пророк, скажи,
Уста отверзни, молви слово
Нам, утонувшим во словах,
Что остается нам святого
Пред тем, как мы сойдем во прах!
Отечество тебя объемлет
Огромной ночью… Но стоишь
В ночи. И зришь Святую Землю:
Весь Глад и Мор. И Сушь. И Тишь…
И, прострелив очами Время,
Весь огненный, в ночной сурьме,
Летишь — и плачешь надо всеми,
Кто срок пожизненный в тюрьме
Мотает, кто хрипит в больнице,
Кто в поцелуе невесом…
И пламенная Колесница
Летит!
…И ты — под Колесом.

Борода его билась тугим огнем
На упорном черном ветру.
И от глаз его было светло, как днем.
И пылали скулы в жару.

Ты, Илья-Пророк, ты два уволок… —
А и кто же нам их вернет?.. —
Эх, старик, ведь наш прогнил потолок,
Наш порог обратился в лед.

В перекрестье таких проходных дворов,
Где секрет — остаться живым, —
Ты пророчил:
— Будет жива Любовь, —
И глотал сигаретный дым.

Во застольях таких золотых дворцов,
Где цианистый калий пьют,
Ты кричал:
— Да будет в конце концов
Над убийцами — Страшный Суд!

А сейчас ты стоишь, весь в пурге-снегу,
Тьму жжешь рыжею бородой,
И речешь:
— Прости своему врагу,
Старый царь и раб молодой!

Протяните руки друг другу — вы,
Убивающие в упор.
Возлюбите крепко друг друга вы —
Богомаз, офицер и вор!

Я пророчу так: лишь Любовь спасет.
Чтобы мир не пошел ко дну,
Чтобы не обратился в Потопный плот —
Возлюби, Единый, Одну!

Мы погибнем, чтобы родиться вновь.
Мы себя под топор кладем,
Чтобы так засверкала в ночи — Любовь:
Проливным, грозовым огнем!

О, заплачьте вы надо мной навзрыд.
Я — Пророк. Мой недолог век.
А сейчас — Колесница моя горит,
Кони бьют копытами снег.

И, доколе не взмыл от вас в небеса,
Под серебряный вой пурги,
Говорю: распахните настежь глаза,
Хоть глаз выколи, хоть — ни зги.