Гийом Аполлинер: Ранние стихотворения (1896-1910)

Дитя, у вас душа — инфанта: видит Бог,
Ей тяжела парча, ей сон глаза туманит,
Ей хочется поспать, малышке, под шумок.

Дитя, у вас душа — инфанта: так и тянет
Ее под сень ветвей, где отдыхает знать;
Дитя, у вас душа властительницей станет.

У вас душа — дитя: ее бы укачать.

Когда весна пройдет, а осень уничтожит
Всю вашу красоту, когда в матроне злой
И раздражительной никто признать не сможет
Инфанту, девочку, прославленную мной,

Пусть в сердце ледяном, любовью не согретом,
Я оживу опять — иной, чем в наши дни:
Года приносят блеск и красоту поэтам,
Все то, что в юности так жаждали они.

С годами женский взор становится туманным,
Морщины на висках плетут за нитью нить,
И если осень лет дано прикрыть румянам,
То облик старческий от зорких глаз не скрыть.

И усмехнетесь вы — ну что на ум пришли вам
За бредни! — «В девятьсот каком-то там году
Меня любил поэт — и был он молчаливым,
И некрасивым был в каком-то там году…»

Увы, я некрасив, а вы всех смертных краше
И ждете рыцаря, обещанного вам,
Который оживит желанные миражи,
Где счастье быть вдвоем полетать волшебным снам.

Сеньоры знатные склонятся перед вами,
За ласку посулят алмаз и изумруд,
Потом, от вас вдали, с разбитыми сердцами,
Как тени бедные и бледные умрут…

Когда утратите вы красоту с годами,
Когда проступит желчь на высохших чертах,
И не узнает взгляд в суровой старой даме
Принцессу юную, что славил я в стихах,

Тогда в душе у вас, могу ручаться в этом,
Мой образ оживет, представ совсем иным:
Величье времени дарует блеск поэтам
И даже красоту оно дарует им.

У женщины в глазах с годами меркнет пламя,
Ложится на виски слепой узор морщин;
Скрывает женщина свой возраст, но с годами
Все толще слой румян, все строже взор мужчин.

И вот тогда на ум придет вам мысль смешная:
«Когда-то жил поэт, в меня влюблен он был,
И только я одна, старуха, вспоминаю,
Как был он некрасив, как молча он любил».

Я волею судеб уродлив, вы красивы,
И принца ждете вы — он был обещан вам;
Он поведет вас в край, где зреют счастья нивы,
И радость быть вдвоем познаете вы там.

Пред вами голову склонят любимцы славы
И совесть продадут во имя ваших глаз,
Затем вдали от вас, беспомощны и слабы,
С истерзанной душой свой встретят смертный час.

Сосредоточена и несколько бледна,
Ивонна с кисточкой садится у окна

И краски в чашечках рассеянно мешает.
Она художница сейчас. Она решает,

Что выбрать мастеру семи неполных лет.
Не сделать ли портрет сегодня? Но портрет

И долго рисовать, и надо, чтоб похоже.
Зверенка, может быть? Но с ним морока тоже.

И все, что движется, оставив на потом,
Ивонна думает и выбирает дом

И час разумница колдует над картоном.
Картина кончена — вот домик на зеленом,

И безмятежнее, чем ясный детский взор,
Его окрестности, но там, над охрой гор

И кровью черепиц, такие в небе страсти,
Сплошная киноварь и вечное ненастье.

Мне тоже, глупенькая, не было семи,
Я тоже в локонах, как ты, играл с детьми

И, ветер вызвездив воздушными шарами,
Изображал дома в зеленой панораме,

Но небо, милая, когда мне было шесть,
Я синим-синим рисовал — таким как есть.

Бесстрастье города, где цепенеют крыши,
А флюгера кружат в поспешности слепой,
Как сходно с сердцем ты, чье краткое затишье
Причуды новые мутят наперебой.

Живете оба вы причудою случайной,
И под рукой стучат как целое одно
Мой город, и маня и оставаясь тайной,
И сердце, всем живым до слез потрясено.