Гийом Аполлинер - Ранние стихотворения (1896-1910)

Корабль пустился в путь Принцессы поскорее
Сошли в недвижность вод куда глядятся феи
Окрестных гротов в час полуденной тиши
Покуда на террасах ни души

Потом принцессы вплавь в пылу любовной тяги
Достигли корабля под грохот баркарол
И он ушел туда где бродят лотофаги [28] И он ушел туда где бродят лотофаги — в «Одиссее» лотофагами называется народ, живший в Ливии и питавшийся плодами лотоса. Одиссей и его путники были так восхищены сладостью лотоса, что забыли свое отечество.
Искать иных сердец иной цветущий дол

И от ирландских вод до берегов Китая
Бродяжили они по свету пролетая
В заливах прибежав на пальцевидный мыс
Народ махал им вслед когда они неслись

Гребцы грядущего сливались в общем хоре
Их песня голытьбой Европы рождена
Меж тем придя в себя от макового сна
Плутала джонка в шторм на Целебесском море

Я в равноденствия суровые черты
Сумел вдохнуть восторг пленительный и чистый
Ведь творчество для нас продление мечты
Как сказано про то в Пимандре Трисмегистом [29] Как сказано про то в Пимандре Трисмегистом — эта строка, видоизменяясь, несколько раз возникает в лирике Аполлинера. Гермесом Трисмегистом (т. е. «трижды величайшим») греки называли Тога, египетского бога луны, мудрости и счета. В эпоху раннего христианства Гермес Трисмегист считался египетским царем, мудрецом, автором тайных книг (отсюда термин «герметизм» — закрытость), полных мистики и суеверий. Наибольшей известностью пользовалось его философское сочинение «Пимандр».

А все что вне меня реально Это так
Ветра сошли во гроб в венках из анемоны
Звездами по ночам увенчан лик Мадонны
О третий месяц ты пречистой девы знак

О Дева образ твой так явственен и четок
Стеной цветущих роз обставь пути вокруг
Чтоб сборщики в тоске не опускали рук
Когда обронит май дороги ниткой четок

Пизанки с темнотой выходят помечтать
В сады где светляков дрожащие уколы
Где стонут за стеной то флейты то виолы
Ушедшую любовь пытаясь наверстать

Вздыхатели уйдут отплакав сладкогласо
А может невзначай припомнив что вот-вот
Устало прокричав пройдет с огнем обход
Пизанок мучит страх от приближенья часа

Той тьмы где светляки дрожащие вокруг
Сверкают до утра как слезы сожаленья
А на душе у вас еще не стихло пенье
Звучит виол д'амур вибрирующий звук

Потом настанет миг о нежные созданья
Тот миг когда нельзя не подчиниться сну
Пройдет дозор чей крик нарушит тишину
Как жалоба любви просящей состраданья

И слушая родник слабеющий в кустах
Безмолвно замерев почти с наклоном Башни
Пизанки ждут прихода их любви вчерашней
Пугаясь тишины и пряча смертный страх

Старики горемыки стоят, башмаками стучат на ветру ледянящем,
Не подвернется ли, ждут, работенки какой завалящей,
Стоят и молчат, меж собой не знакомы и так друг на друга похожи.
Порой то один, то другой пробормочет: «О Господи Боже…»

Их толкают прохожие в теплых пальто, их водой обдают экипажи,
Старики горемыки стоят, стоят терпеливо на страже,
А пойдут проливные дожди,
Воротник пиджачка приподымут, подбородок опустят к груди
И сквозь кашель про Бога словечко соленое скажут.

За неделей неделя — стоят, а потом в захудалой больнице
Кашель последний и последняя мысль: «Что ж, сыграем, брат, в ящик».
И заплачет старик, как больной мальчуган, которому ночью не спится,
И умрет, бормоча: «Уж теперь-то Господь работенкой снабдит подходящей».

Когда охватит страх всевластных всемогущих
Когда им не унять озноб воздетых рук
То выйдя из руин спокойны в самой гуще
Нагих покойников наваленных вокруг

Мы медленно пойдем светясь счастливым взором
Мы будем созерцать улыбки мертвецов
Спустясь под эшафот пройдем по мандрагорам [30] Спустясь под эшафот пройдем по мандрагорам — смысл метафоры заключается в том, что корни мандрагоры напоминают формой человеческую фигуру.
Кто ранен кто убит пустяк в конце концов

Повсюду будет кровь и мы в багровых лужах
Склонясь найдем свои спокойные черты
А в красных зеркалах неистовствует ужас
Любовники мертвы и здания пусты