Но запретные те слова, те слова-имена, что я вычитал в книге… -
я мучусь, стараясь не вспоминать их, не дать им проникнуть в мой разум, не остаться с ними один на один…
Я страшусь того, что я знаю.
За окнами моего сознанья – темные крики.
Две цели, противоположных одна другой, во мне совпадают: цель – всем овладеть, и цель – от всего избавиться.
Что я отвоевываю у дня, у меня отнимает ночь, что отдаю бездорожью – возвращает мне перепутье.
И не хватает мне дня, чтобы всюду поспеть, и не хватает ночи, чтоб отовсюду вернуться,
и не хватает жизни, чтоб жить,
и, чтоб не жить, не хватает смерти…
У меня все есть и – ничего нет.
Гляжу на тени днем и на звезды – ночью.
В далекой деревне кричат петухи.
Полынь и бессмертник обступают мою дорогу.
Сердце мира бьется во мне.
Под ногами крошится подмерзший снег.
Темнеют ямы с водою.
Мартовская ночь: хаты, и окна, и улица – но нигде никого.
Безлюдье в моей душе, безлюдье – в мире.
И только гнутся под ветром деревья,
и только бегут облака по небу,
и только летит куда-то месяца синий челн, а в нем – синие люди.
Кто узнает у меня, где восток, кто узнает – где запад…
Как указатель на перекрестке, я показываю всем, куда идти, а сам остаюсь на том же месте – на этой земле, под этим небом.
слишком высок для глубины,
слишком глубок для высоты,
слишком прям, чтоб склониться в любую сторону…
Вот моя левая рука, вот – правая…
Я бросаю зерно в землю – и вырастает дерево:
на одной ветви у него солнце,
на другой – месяц,
разноголосые птицы со всех концов света на нем распевают песни и ладят гнезда…
Тут мой запад, и тут – восток.
По крутой, бесконечной лестнице я поднимаюсь все выше и выше, чтоб, наконец, достигнуть той самой верхней, самой последней моей ступеньки, с которой я мог бы броситься в беспредельность -
и оставить позади саму жизнь,
и оставить позади саму смерть.
Сколько ступенек я уже миновал?!.
Сдается мне, что создает их сам мой подъем, движенье, само мое восхожденье, надежда, что там, выше, я себя самого превзойду и смогу, наконец, то, чего не могу теперь…
А они одна за одной возникают, одна из другой вырастают, одна другую предвидят, они – и преграда, они – и опора, они и придерживают, и ведут.
На высоте, что выше деревьев и облаков, по-над самою вышиною, я вслушиваюсь и слышу, как откуда-то снизу двойник мой кричит:
"Вернись!..
Ступенька последняя – здесь!
Восхождение в беспредельность надо начинать отсюда!"
Не вижу его – а предвижу,
не слышу – а предощущаю,
не знаю – а предвосхищаю.
Земля запеклась, как кровь.
Сзади крадутся призраки.
Страх предостерегает: в будущем ждет смерть!
Смелость живет надеждой: в будущем ждет бессмертье!..
Мы заставляем себя подняться.
Мы освобождаем от глухоты свой слух, избавляем от слепоты зренье, недоразуменья переплавляем на разуменье.
Это – восстанье.
Нас окружает беспредельность.
Бремя свободы распрямляет нам плечи.
Мы становимся, какими не были никогда.
Предвечные звезды проходят сквозь наши судьбы.
Братья мои собираются вместе – на праздник, семейный совет и для дела, касающегося нас всех.
Но я наблюдаю за этим с опаской.
Я от совместных встреч уклоняюсь.
Когда все присутствуют, кто-то, хотя бы один, отсутствовать должен.
Я – стерегущий судьбу.
Я не могу ей довериться.
Я памятую про сыновей Иова: они погибли, когда под одной крышей собрались все вместе.
Чтоб оградить себя от всяких случайностей, мы отгородились стенами из бетона,
землю заасфальтировали,
вывели громоотводы,
создали свои законы,
жизнь рассчитали на многие годы вперед – на десятилетья, столетья, но…
Но в самом начале лета пожелтела береза в сквере,
но, пролетая над ратушей, упала замертво птица,
но прогоркла вода в колодцах,
но, дорогой остановившись, говорят старые люди: "Мы слышим, как плачут наши матери и отцы…"
Зажигается в небе второе солнце.
Я прячусь от него за старое тенистое дерево, но солнце просвечивает его насквозь;
прячусь за стену хлева, но тень от нее прозрачна, как день;
прячусь за валун, что лежит возле колодца, но и он – как сито;
прячусь в хату, а в хате все, как обычно, тихо, спокойно, ни светло, ни темно…
Читать дальше