Андрей Белый: Пепел

В поля паровозная печь.

Пусть в окнах — шмели искряные

Проносятся в красных роях,

Знакомые лица, дневные,

Померкли в суровых тенях.

Упала оконная рама.

Очнулся — в окне суетня:

Платформа — и толстая дама

Картонками душит меня.

Котомки, солдатские ранцы

Мелькнули и скрылись… Ясней

Блесни, пролетающих станций

Зеленая россыпь огней!

Август 1905

Ефремово

Вокзал: в огнях буфета

Старик почтенных лет

Над жареной котлетой

Колышет эполет.

С ним дама мило шутит,

Обдернув свой корсаж,—

Кокетливо закрутит

Изящный сак-вояж.

А там — сквозь кустик мелкий

Бредет он большаком. [1] Большая дорога.

Мигают злые стрелки

Зелененьким глазком.

Отбило грудь морозом,

А некуда идти —

Склонись над паровозом

На рельсовом пути!

Никто ему не внемлет.

Нигде не сыщет корм.

Вон: — станция подъемлет

Огни своих платформ.

Выходят из столовой

На волю погулять.

Прильни из мглы свинцовой

Им в окна продрожать!

Дождливая окрестность,

Секи, секи их мглой!

Прилипни, неизвестность,

К их окнам ночью злой!

Туда, туда — далеко,

Уходит полотно,

Где в ночь сверкнуло око,

Где пусто и темно.

Один… Стоит у стрелки.

Свободен переезд.

Сечет кустарник мелкий

Рубин летящих звезд.

И он на шпалы прянул

К расплавленным огням:

Железный поезд грянул

По хряснувшим костям —

Туда, туда — далеко

Уходит полотно:

Там в ночь сверкнуло око,

Там пусто и темно.

А всё: в огнях буфета

Старик почтенных лет

Над жареной котлетой

Колышет эполет.

А всё: — среди лакеев,

С сигары армянин

Пуховый пепел свеяв,—

Глотает гренадин.

Дождливая окрестность,

Секи, секи их мглой!

Прилипни, неизвестность,

К их окнам ночью злой!

1908

Серебряный Колодезь

Бежал. Распростился с конвоем.

В лесу обагрилась земля.

Он крался над вечным покоем,

Жестокую месть утоля.

Он крался, безжизненный посох

Сжимая холодной рукой.

Он стал на приволжских откосах —

Поник над родною рекой.

На камень упал бел-горючий.

Закутался в серый халат.

Глядел на косматые тучи.

Глядел на багровый закат.

В пространствах, где вспыхивал пламень,

Повис сиротливый дымок.

Он гладил и землю, и камень,

И ржавые обручи ног.

Железные обручи звоном

Упали над склоном речным:

Пропели над склоном зеленым —

Гремели рыданьем родным.

Навек распростился с Сибирью:

Прости ты, родимый острог,

Где годы над водною ширью

В железных цепях изнемог.

Где годы на каменном, голом

Полу он валяться привык:

Внизу — за слепым частоколом —

Качался, поблескивал штык;

Где годы встречал он со страхом

Едва прозябающий день,

И годы тяжелым размахом

Он молот кидал на кремень;

Где годы так странно зияла

Улыбка мертвеющих уст,

А буря плескала-кидала

Дрожащий, безлиственный куст;

Бросали бренчавшие бревна,

Ругаясь, они на баржи,

И берегом — берегом, ровно

Влекли их, упав на гужи;

Где жизнь он кидал, проклиная,

Лихой, клокотавшей пурге,

И едко там стужа стальная

Сжигала ветрами в тайге,

Одежду в клочки изрывая,

Треща и плеща по кустам; —

Визжа и виясь — обвивая,—

Прощелкав по бритым щекам,

Где до крови в холоде мглистом,

Под жалобой плачущий клич,

Из воздуха падая свистом,

Кусал его бешеный бич,

К спине прилипая и кожи

Срывая сырые куски…

И тучи нахмурились строже.

И строже запели пески.

Разбитые плечи доселе

Изъел ты, свинцовый рубец.

Раздвиньтесь же, хмурые ели!

Погасни, вечерний багрец!

Вот гнезда, как черные очи,

Зияя в откосе крутом,

В туман ниспадающей ночи

Визгливо стрельнули стрижом.

Порывисто знаменьем крестным

Широкий свой лоб осенил.

Промчался по кручам отвесным,

Свинцовые воды вспенил.

А к телу струя ледяная

Прижалась колючим стеклом.

Лишь глыба над ним земляная

Осыпалась желтым песком.

Огни показались. И долго

Горели с далеких плотов;

Сурово их темная Волга

Дробила на гребнях валов.

Там искры, провеяв устало,

Взлетали, чтоб в ночь утонуть;

Да горькая песнь прорыдала

Там в синюю, синюю муть.

Там темень протопала скоком,

Да с рябью играл ветерок.

И кто-то стреляющим оком