Николай Гоголь - Ганц Кюхельгартен

Предлагаемое сочинение никогда бы не увидело света, если бы обстоятельства, важные для одного только Автора, не побудили его к тому. Это произведение его восемнадцатилетней юности. Не принимаясь судить ни о достоинстве, ни о недостатках его, и предоставляя это просвещенной публике, скажем только то, что многие из картин сей идиллии, к сожалению, не уцелели; они, вероятно, связывали более ныне разрозненные отрывки и дорисовывали изображение главного характера. По крайней мере мы гордимся тем, что по возможности споспешествовали свету ознакомиться с созданьем юного таланта.

Светает. Вот проглянула деревня,

Дома, сады. Всё видно, всё светло.

Вся в золоте сияет колокольня

И блещет луч на стареньком заборе.

Пленительно оборотилось всё

Вниз головой, в серебряной воде:

Забор, и дом, и садик в ней такие ж.

Всё движется в серебряной воде:

Синеет свод, и волны облак ходят,

И лес живой вот только не шумит.

На берегу далеко вшедшем в море,

Под тенью лип, стоит уютный домик

Пастора. В нем давно старик живет.

Ветшает он, и старенькая кровля

Посунулась; труба вся почернела;

И лепится давно цветистый мох

Уж по стенам; и окна искосились;

Но как-то мило в нем, и ни за что

Старик его б не отдал.

Вот та липа,

Где отдыхать он любит, тож дряхлеет.

Зато вкруг ней зеленые прилавки

Из дерну свежего.

В дуплистых норах

Ее гнездятся птички, старый дом

И сад веселой песнью оглашая.

Пастор всю ночь не спал, да пред рассветом

Уж вышел спать на чистый воздух;

И дремлет он под липой в старых креслах,

И ветерок ему свежит лицо,

И белые взвевает волоса.

Но кто прекрасная подходит?

Как утро свежее, горит

И на него глаза наводит?

Очаровательно стоит?

Взгляните же, как мило будит

Ее лилейная рука,

Его касаяся слегка,

И возвратиться в мир наш нудит.

И вот в полглаза он глядит,

И вот спросонья говорит:

«О дивный, дивный посетитель!

Ты навестил мою обитель!

Зачем же тайная тоска

Всю душу мне насквозь проходит,

И на седого старика

Твой образ дивный сдалека

Волненье странное наводит?

Ты посмотри: уже я хил,

Давно к живущему остыл,

Себя погреб в себе давно я,

Со дня я на день жду покоя,

О нем и мыслить уж привык,

О нем и мелет мой язык.

Чего ж ты, гостья молодая,

К себе так пламенно влечешь?

Или, жилица неба-рая,

Ты мне надежду подаешь,

На небеса меня зовешь?

О, я готов, да недостоин.

Велики тяжкие грехи:

И я был злой на свете воин,

Меня робели пастухи;

Мне лютые дела не новость;

Но дьявола отрекся я,

И остальная жизнь моя —

Заплата малая моя

За прежней жизни злую повесть…»

Тоски, смятения полна,

«Сказать» — подумала она —

«Он, бог знает, куда заедет…

Сказать ему, что он ведь бредит».

Но он в забвенье погружен.

Его объемлет снова сон.

Склонясь над ним, она чуть дышет.

Как почивает! как он спит!

Вздох чуть заметный грудь колышет;

Незримым воздухом обвит,

Его архангел сторожит;

Улыбка райская сияет,

Чело святое осеняет.

Вот он открыл свои глаза:

«Луиза, ты ль? мне снилось… странно…

Ты поднялась, шалунья, рано;

Еще не высохла роса.

Сегодня, кажется, туманно».

«Нет, дедушка, светло, свод чист;

Сквозь рощу солнце светит ярко;

Не колыхнется свежий лист,

И по утру уже всё жарко.

Узнаете ль, зачем я к вам? —

У нас сегодня будет праздник.

У нас уж старый Лодельгам,

Скрыпач, с ним Фриц проказник;

Мы будем ездить по водам…

Когда бы Ганц…» Добросердечный

Пастор с улыбкой хитрой ждет,

О чем рассказ свой поведет

Младенец резвый и беспечный.

«Вы, дедушка, вы можете помочь

Одни неслыханному горю:

Мой Ганц страх болен; день и ночь

Всё ходит к сумрачному морю;

Всё не по нем, всему не рад,

Сам говорит с собой, к нам скучен,

Спросить — ответит невпопад,

И весь ужасно как измучен.

Ему зазнаться уж с тоской —

Да эдак он себя погубит.

При мысли я дрожу одной:

Быть может, недоволен мной;

Быть может, он меня не любит. —

Мне это — в сердце нож стальной.

Я вас просить, мой ангел, смею…»

И кинулась к нему на шею,

Стесненной грудью чуть дыша;

И вся зарделась, вся смешалась

Моя красавица-душа;

Слеза на глазках показалась…

Ах, как Луиза хороша!