Дмитрий Мережковский - Символы. Песни и поэмы

«Я нравлюсь, от меня вы не уйдете прочь! —

Так говорило всем ее лицо. — Смотрите,

Вот, что вы любите, и вот чего хотите!»

Почтенный господин, — вполне провинциал,

По скромному лицу, — смотрел на этот бал.

К нему подпрыгнула она легко и смело,

Красивой ножкою цилиндр его задела

И шляпу сбросила: удерживая гнев,

Он должен был принять обиду, покраснев.

А взор у «Grille-d’-Egout» весельем детским блещет,

И ей родной Париж в восторге рукоплещет!

Но в том же городе и в тот же скорбный век

В тиши работает великий человек:

Я вижу кабинет в спокойном полумраке

И древней надписи неведомые знаки;

Я вижу, как Ренан над грудой старых книг,

Обдумывая мысль заветную, поник

С улыбкой тонкою, скептической и нежной,

Над сказкою любви иль веры безмятежной;

За правдой гонится сквозь тьму времен и пыль

Сухих пергаментов; таинственная быль

По слову мудреца, поэзией пленяя,

Восстанет пред людьми из гроба, как живая.

И ветреный Париж откликнется на все:

Я знаю — он поймет открытие твое,

Ученый и поэт, — вы трудитесь недаром, —

Париж, где «Grille-d’-Egout» приветствовали с жаром…

Я против воли все готов ему простить

За то, что гениев умеет он любить!

Певец Америки, таинственный и нежный,

С тех пор, как прокричал твой Ворон безнадежный

Однажды полночью унылой: «nеvеrmоrе!» [15] Никогда (англ.).

Тот крик не умолкал в твоей душе; с тех пор

За Вороном твоим, за вестником печали?

Поэты «nеvеrmоrе», как эхо, повторяли;

И сумрачный Бодлэр, тебе по музе брат,

На горестный напев откликнуться был рад;

Зловещей прелестью, как древняя Медуза,

Веселых парижан пугала эта муза.

Зато ее речей неотразимый яд,

Зато ее цветов смертельный аромат

Надолго отравил больное поколенье.

Толпа мечтателей признала в опьяненье

Тебя вождем, Бодлэр… Романтиков былых

Отвага буйная напоминала в них…

А все-таки порой завидуешь их воле;

Живут, работают на безграничном поле

И мыслят, и никто не может запретить,

Что хочется писать, что хочется любить.

Они — безбожники, философы, буддисты,

Ученики Золя, «толстовцы», пессимисты,

Там тысячи кружков, религий, партий, школ,

Там всякий думает, что истину нашел.

Не ведая преград, свободно ищет гений

И новой красоты, и новых откровений.

И человечеству художники свой труд

Во славу Франции дарить не устают.

Открыты все пути: не нужно лицемерить

И лгать перед толпой. Они дерзают верить

В наш прозаичный век, что святы их мечты,

Исканье истины и жажды красоты.

У них в созданиях, у них в душе — свобода:

Привет художникам великого народа!

С такими думами по выставкам брожу,

На тысячи картин, на статуи гляжу.

Чтоб в будничный мирок мы глубже заглянули,

Один, изобразив две медные кастрюли

Да пару луковиц, положенных на столь,

Hoвейший реализм до крайности довел,

А близ него другой, художник идеальный,

Стремится к прелести легенд первоначальной.

В картине сказочный туманный полусвет,

Деревья странные, каких в природе нет.

Назло теориям сухим и позитивным,

Он хочет быть простым, он хочет быть наивным.

А рядом, в золоте распущенных кудрей,

С улыбкой дерзкою Венера наших дней,

Наемница любви — перед толпой раздета,

О Фрины модные, царицы полусвета, —

В ней ваша красота и ваш апофеоз!..

На той же выставке задумчивый Христос —

В скептической толпе, в гостях у Жюль Симона,

Меж современных лиц Парижского салона,

Печально говорит в картине у Бэро

Про вечную любовь, про вечное добро.

В искусстве наших дней ты побеждаешь снова,

О Галилеянин!.. На проповедь Толстого

Сердца откликнулись: повсюду лик Христа —

В картинах, в мраморе. Пленяет красота

Его загадочной, простой и вечной книги:

Исканье жадное неведомых религий —

Опять в душе у всех. В наш скорбный, темный век,

Быть может, вновь к любви вернется человек

Для разрешения великого вопроса

О счастье на земле… На полотне Рошгросса

Твое падение, твой блеск изображен

В предсмертной оргии, о древний Вавилон!

Заря. Уж гости спят. Порой дыханье слышно

Иль бред. Разлитое вино на ткани пышной…

Курильниц гаснущих тяжелый аромат…

С холодным блеском дня багровый луч лампад

Смешался у рабынь на смуглой голой коже.

Вот пьяный жрец уснул с красавицей на ложе.