Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 1. Поэзия

итак, мы любили, но больше ласкали себя
надеждой, что любим, и верой, что будем любить.

итак, мы шли независимо, закрывая глаза
на овчарок косматых, что гнали покорное стадо.

и мы отзывались резко и дерзко о Руке, Которая Кормит.

мы жили в мире и в мире мечтали почить,
но с четверга на пятницу нам регулярно снилась война.

мы что-то предчувствовали, но предпочитали
играть, потому что наш мозг был лишен
сухожилий и мускулов.

голосуя машинам, мы мысленно верили в то,
что мы покидаем увядшую зону, навек уезжаем —
но мы истерически мчались по внутренней
гладкой поверхности прочного шара.

о, сколько их в тумане ходит
в прозрачный майский день,
когда порою самый воздух
невидим,
позволяя рассмотреть край ойкумены

о камни старости боятся
споткнуться
и, глаза вниз опустив,
идут
и лбами налетают на юности преграды

их волосы застыли в эйфории,
общаясь с ветром,
налетев на них,
терзают их ногтями гарпии сомнений

стряхнув с себя чужую плоть, идут,
затем, родную плоть стряхнув с костей, идут,
затем идут,
оставив кости

уже не видно их,
но сгустки теплоты
мне говорят об их движенье

Грустно. Медленно. Тихо.
Смешал голубое с серым.
И это назвал восходом.
Так ему захотелось…
Нервно и торопливо.
Кисть горела от боли.
Бросил в синее сливок.
Море…

Нежно и осторожно.
Музыка и смуглый колер.
И понял — это женщина,
и быть не могла другою.
Черные бусины вклеил
в яркую-яркую охру.
И это назвал собакой.
Успокоенным вздохом.

Хотел сделать шаг — не смог.
И нарисовал песок.
И вместе с любимой вдоль моря
пошел к восходу.
Бежала сзади собака.
Такой сделал Землю Художник.
Все прочее сделали люди.

если это необходимо —
то пусть будет так!
пусть радиация сшивает мелкой стежкой
разорванного воздуха лоскутья
и стен бетон — в потеках смолянистого стекла
пусть неба вывернут чулок дырявый,
и ось Земли завязана узлом
и то, что было плотью,
в которую мы погружали плоть,
в распаде гнилостном
прорвется пузырем
пусть будет так —
но при условии, что шлаки
великой плавки
образуют Красоту,
предельнее которой не бывать,
и кто последним будет умирать,
напишет ручейком из вен на камне:
«Эксперимент закончен, о Творец,
колония мышей твоих
погибла,
но потрясающий величьем Результат
ты можешь видеть, слышать, осязать».

1. Ничейная земля
Здесь я занимаю круговую оборону —
на ничейной земле;
вырываю кольцо из взрывателя одуванчика.
У меня четырнадцать глаз
(на каждый сектор обстрела);
я весь соткан из указательных пальцев
на спусковых крючках.

Запах бодрого кваса,
запах бодрого риса,
запах бодрого виски —
я их разгоняю — мои автоматы
строчат дезодорантами.

Слова на излете свистят, рикошетят:
ах, малые дети! их мягкое мясо
пробито навылет словами
из беспокойного пистолета…

Я принципиально отчаян. Мое удовольствие в том,
что ярость распределяется равномерно:
смерть равномерно я сею.

Да, потом представления к награждению
ярлыками различной степени.
Да, потом, к сожалению, огорчения, что
он был слеп, этот мертвый воин:
не выбрал из клубка гадюк,
гадюк подобрее.
Не заметил движущей силы осла,
вращающего колесо арыка.

Но этот пустынный песок
в окопе моем
течет на дно — великая армия
безвременно погибших песчинок,
скрип на зубах.

Черные пузыри лопаются, оставляя оспины.
И с пением сугубо национальных хоралов
голому мертвому воину несут
гробы различных достоинств
с различным престижем.
Когда он лопает кашу из котелка
(Усилия бесполезны; вареная крупа
снова вываливается через рану
пониже пупка);
когда он лопает кашу гнилую из котелка
(перемирие пищеварения),
к нему приезжает на белой свинье
с бантиком на хвостике витом —
— на свинье приезжает
старая немытая белобрысая шлюха
по имени Веритас и говорит:
«Зови меня Верой!»

А дальше она молчит.
Она считает за благо молчать.
Что бы она ни сказала: на благо одному,
во вред другому.