Илья Кормильцев: Собрание сочинений. Том 1. Поэзия

представь себе,
что ты умер
и оказалось,
что это совсем не больно,
напротив —
кайф такой же,
как от черного
марокканского гашиша,
только в тысячу раз
круче

и вдруг какие-то сволочи —
то ли соседи, то ли менты,
то ли водопроводчики —
начинают ломиться в двери,
требуют немедленно открыть,
выкрикивают твое имя

ты прислушиваешься и понимаешь,
что это — друзья и родственники,
и думаешь:
«господи, какой же мудак
придумал
эти поминки!»

мир — это больница для ангелов,
которые разучились летать
и позабыли дорогу на небо,
свалившись с лестницы,
как героини латиноамериканских сериалов
их можно легко опознать по увечной походке,
по стыдливым взглядам,
опущенным в кружки с кофе,
по тому, что, даже одетые в хорошие костюмы,
они всегда чем-то неуловимо
смахивают на бомжей
и с каждым днем они все меньше и меньше
верят в свое исцеление
все реже и реже пытаются украдкой взглянуть
вверх…
а не дай Бог еще и выздоровеешь?
и что там тогда делать, на этом небе?
все дети пристроены, все внуки здесь
и вообще — кто мне сказал,
что я когда-то был ангелом?
и вот, посреди подобных размышлений
плечи их неожиданно раскрываются,
стыд покидает глаза,
а тела медленно растворяются в воздухе
вместе с кустами азалий,
бутоны которых ангелы только что
задумчиво сшибали концами тросточек

city of copters cruising in dragonfy skies
summits of pyramids topped with cyclopic eyes
square miles of masonic lies
place of René Magritte lookalikes…

Больные ангелы выглядят довольно жалко.
Ходят как-то наперекосяк —
видно, без крыльев им явно трудно соблюдать
равновесие.
Нелепый пух на голове — словно их
ощипали охотники.
Один, похоже, совсем выжил из ума —
орет по ночам «Mind the gap! Mind the gap!» —
видно, работал когда-то в молодости
диспетчером по станции.

Иногда смотрят печально наверх — и
тут же опускают глаза в чашку
больничного кофе.
Чтобы выбраться, надо научиться летать
обратно — а где взять силы?

Пусть в нашей северной стране
ночь расцветает ненадолго
и листья скошенной травы гниют в воде,
не высыхая никогда.
Пусть не в клоаке карнавала ломают стебель
и не так, как юг чесночный;
а сопровождая
тоскливой флейтой раскаянья
свою весеннюю игру —
иные силы и иные
цветы растут на темной почве страсти,
иные, чем снотворный Мак.
И сладкий гной в коробочках соплодий
для опытного знахаря растет,
для опытного знахаря, который
совою лупоглазой умудрен
и знает, как от малой капли яда
под кожей загорается румянец.
В пещере, где пучками белены
щетинятся веревки,
на огне поспело варево из нашего сомненья…
сплетенных стеблей простоты желанья
и скрюченных ветвей обоснованья —
лиан, растущих в нашей северной стране.

сытые удавы мохеровых шарфов
душат гладко гильотинированные шеи.

итак, мы свидетельствуем великолепную казнь.

мы много прошли по воде, по земле и по воздуху,
и камни, и сталь разъедая слезами.

зеленоглазый мартовский вечер когтистою лапкой
играет с шуршащими мертвыми оттаявшими мышами.
мы сквозь зеркала проходили, чтобы пить с отражением спирт.