Константин Бальмонт: Фейные сказки. Детские песенки

Зеленые мшинки
Росли на сосне.
Изумрудные жили пушинки
В лесном зачарованном сне.

Сосны были огромны,
Многозвенно гудел этот бор.
Но кораллы зеленые мшинок, мечтательно-скромны,
Не слыхали вершинный тот хор.

И не видели мшинки,
Как лесные цветы,
Затаивши росинки,
Раскрывали тревожно листы.

Ничего не хотели они, лишь расти и расти, умножая
Острова из кораллов зеленых на серой смолистой коре,
Никому не мешая,
И светясь под лучом, и трикратно светясь на заре.

Липкие капли смолы
С этой сосны мы сберем.
Богу лесному хвалы
Голосом светлым споем.

Яркий воздвигнем костер,
Много смолистых ветвей.
Будет он радовать взор
Пляской змеистых огней.

Капли душистой смолы
Будут гореть, как свеча
Богу лесному хвалы,
Радость огней горяча.

В небе духи жгли костер,
Грозовые исполины.
Раскаленные рубины
Осветили грани гор.

Был раскидистым закат,
Захватил в горах изломы
Миг, и вот хохочут громы,
Набегающе гремят.

Весь надоблачный простор
Был — над царством гор взметенный,
Исполинами зажженный,
Торжествующий костер.

Береза родная, со стволом серебристым,
О тебе я в тропических чащах скучал.
Я скучал о сирени в цвету, и о нем, соловье голосистом,
Обо всем, что я в детстве с мечтой обвенчал.
Я был там далеко,
В многокрасочной пряности пышных ликующих стран.
Там зловещая пума враждебно так щурила око,
И пред быстрой грозой оглушал меня рев обезьян.
Но, тихонько качаясь,
На тяжелом, чужом, мексиканском седле,
Я душою дремал, и, воздушно во мне расцвечаясь,
Восставали родимые тени в серебряной мгле
О, весенние грозы!
Детство с веткой сирени, в вечерней тиши соловей,
Зыбь и шепот листвы этой милой плакучей березы,
Зачарованность снов — только раз расцветающих дней!

Смех ребенка за стеной,
Близко от меня,
Веет свежею весной,
Говорит о власти дня.

Это сказка, это сон,
Что из нежных струй
Легкий стебель вознесен,
Воплощенный поцелуй.

Легкий стройный стебелек,
С ласковым цветком,
Завязь, в мире, новых строк,
Птичка с светлым хохолком.

Птичка с светлым голоском,
Пой мне без конца,
Будь мне сказкой, будь цветком,
Будь улыбкою лица.

Анютины глазки,
Жасмин, маргаритки,
Вы — буквы на свитке
Поблекнувшей сказки.

Вы где-то дышали,
Кому-то светили,
Без слез, без печали,
Вы жили, вы были.

И вот чрез мечтанья,
Воздушны и зыбки,
Вы шлете сиянья,
Дарите улыбки.

Вы шлете мне ласки,
В бессмертном избытке,
Жасмин, маргаритки,
Анютины глазки.

Помню я, бабочка билась в окно.
Крылышки тонко стучали.
Тонко стекло, и прозрачно оно.
Но отделяет от дали.

В мае то было. Мне было пять лет.
В нашей усадьбе старинной
Узнице воздух вернул я и свет.
Выпустил в сад наш пустынный.

Если умру я, и спросят меня —
В чем твое доброе дело? —
Молвлю я. Мысль моя майского дня
Бабочке зла не хотела.

Солнечный подсолнечник, у тына вырос ты.
Солнечные издали нам видны всем цветы.

На полях мы полем здесь наш красивый лен.
К голубому льну идет золотистый сон.

С Неба оба нам даны на земных полях.
Ярки в цвете, темны вы в сочных семенах.

Утренний подсолнечник, ты — солнце на земле.
Синий лен, ты — лунный лик, ты свет луны во мгле.

От сосны до сосны паутинки зажглись,
Протянулись, блеснули, качаются.
Вот потянутся вверх, вот уж зыблются вниз,
И осенним лучом расцвечаются.

Как ни нежен, дитя, детский твой поцелуй,
Он порвал бы их тонким касанием.
Луч осенний, свети, и блести, заколдуй
Две души паутинным сиянием.

Он спросил меня — Ты веришь? —
Нерешительное слово!
Этим звуком не измеришь
То, в чем есть моя основа.

Да не выражу я бледно,
То, что ярко ощущаю —
О, с бездонностью, победно,
Ослепительно — я знаю!