Константин Бальмонт - Жар-птица. Свирель славянина

Вертитесь, обращайтесь,
Мои жернова.
Вы, мысли, разрешайтесь
В певучие слова.
В душе есть тоже зерна,
И долго и упорно
Таятся зерна те
В душевной темноте.

Но мрак души не вечен,
Восходят зеленя.
О, милый, ты отмечен
Там в сердце у меня.
Вот стебли зеленеют,
Желтеют и полнеют.
Густеет их толпа,
И мирно ждет серпа.

Красиво жнется нива,
Красив склоненный жнец.
О, все в тебе красиво,
И мой ты наконец.
Лежат снопы рядами,
Блестят они пред нами,
Наполнены воза,
Любуются глаза.

Вы, зерна, возвращайтесь,
Уж мельница жива.
Вертитесь, обращайтесь,
Мои жернова.
Без друга, молодая,
На мельнице была я,
Вдвоем зерно дроблю,
Люблю тебя, люблю.

Рек Атлант: «Пшеничный колос — дар Венеры, как пчела,
С высоты Звезды Вечерней власть Звезды их принесла.

Дар блистательной Венеры — нежный хлеб и желтый мед.
И колосья золотятся, и в лугах пчела поет.

В пышноцветной Атлантиде, меж садов и пирамид,
Слышу я, пшеничный колос, там в веках, в веках шумит.

Вижу я равнины Майи, и Халдейские поля,
Ширь предгорий Мексиканских, Перу, дышит вся Земля.

Там пшеничные колосья, тяжелея, смотрят вниз,
Там агавы змейно светят, желтый светится маис.

И они даны, быть может, нам небесной вышиной,
Но ржаной, ржаной наш колос — достоверно он земной.

Наш земной, и мой родной он, шелестящий в тишине,
Между Северных селений без конца поющий мне.

О Славянской нашей доле, что не красочна в веках,
Но раздольна, и хрустальна в непочатых родниках.

О Славянской нашей думе, что идет со дна души,
И поет, как этот колос, в храме Воздуха, в тиши.

В бесконечных, ровных, скорбных предрешениях судеб,
Темных, да, как клад подземный, нужных нам, как черный хлеб.

Нужных нам, как шелестящий колос, колос наш ржаной.
Чтобы мир не расставался с тайной чарой, нам родной».

Странный сон мне ночью снился: будто всюду лен,
Голубое всюду поле в синеве времен.

Нежно-малые цветочки, каждый жив, один,
Каждый, в малости, создатель мировых глубин.

Все цветки глядят, и взор их — в стороне одной,
И смущение и радость овладели мной.

Вот проходит зыбь морская, зыбь морского сна,
Здесь и там светло мелькает в Море белизна.

Что-то будто бы хоронят и святят цветы,
В посвященьи кто-то стонет, стелются холсты.

Кто-то был, и изменился, и кого-то нет,
Жизнь и смерть в цветочке каждом, и лазурный свет.

Каждый, в малости, создатель голубого сна,
Синей зыбью снова дышит, шепчет глубина.

И безбрежно так и нежно всюду в мире лен,
Голубое всюду поле в синеве времен.

По-санскритски Тамара — Вода,
Массагетская диво-царица Томирис есть Дочь Океана,
А владычица Сакских степей есть Зарина, Заря,
Что всегда
Достоверна над зыбью тумана,
Достоверною волей тверда,
Хоть и нежно сияет, горя,
Как сияют снега на вершинах, цветы, и каменья, и пена,
Как сияла, сияет, и будет сиять,
Лунный камень, Елена,
Лунный Эллинский сон, и Троянский, и наш, до скончания дней,
Роковая печать
Тех, кто в счастье влюблен,
Тех, в ком Агни, Огонь, созиданье, светящийся, красочный сон,
Тех, чьи мысли — безбрежность морей,
Роковая печать
Для поющей, для огненной, плещущей, думы предвечной моей.

Мы Славяне — дети Волха, а отец его — Словен,
Мы всегда как будто те же, но познали смысл измен.

Прадед наш, Словен могучий, победительный был змей,
Змейно стелется ковыль наш в неоглядности степей.

Волх Всеславич, многоликий, оборачиваться мог,
Волком рыскал, был он сокол, тур был красный, златорог.

Солнцеликий, змеегибкий, бесомудрый, чародей,
Он от женщины красивой нас родил, крылатых змей.