Владимир Гершуни: Тать

Ад — жар. В ту темь и мороку ало зияя, и зола — укором, и метут вражда,
угар бед, где брагу
ту сосут,
чем течет меч.
Елозь в золе,
адороба борода!
Ад — жажда!
Ад — еда!
Туда пира цари падут —
ада ртов отрада!
Их и
давили, в ад
маня, ров дворянам
вырыв,
умереть в терему
велев
им. А чем велев? Мечами!
Им, аду пира, дари пудами
и не цени
вора даров!
Мир обуян — гори! Пир огнями убор им
несет, мир им тесен!
Наш меч ал. Плачь, емшан…

Ого — нюх юного!
Шиш,
молокосос! Соколом
он туго, могутно
у терема замер: «Ету
уведу деву».
«Али мила?»
«Я ея,
утушку-цацу… к шуту!»
Окно — теньк! О, в окне — тонко:
«А-а! Мама-а!»
И тати:
«Аха-ха-ха!
и ее, и
матушку-маму… к шутам!
Им алеть телами!»
Ала в хуле телу хвала!
…Он, ковров не видя — дивен вор! — в окно:
«О, ты-то
иди.
Али сдала, лад-сила?»
Зело пьян, я полез.
Я-то хотя
доломан, а молод!
«А-а! Ма-ма-а!»
«Цыц!»
Атата!
О, да не по жопе надо!
Он сапогом ее мог, опасно —
он кован. Она — в окно,
от хором… О, к саду — тенью… Не туда скоморох-то!
Ее
и нет! Куда скакнула шалунка! К саду, к тени —
ищи
ее,
шиш,
ухарь праху!
И в ольхах лови,
как
у хат птаху.
У, взял язву!
Юла! Шалуну сунула шалью —
и в рожу, и в рот! — «Оторви ужо, рви
от сучьев!» — «Увечусь-то!»
Ах он, аноха!
Лапал —
ручища! — «Тащи!» — «Чур!
Ручищи, чур!
А-а! Ма-а-ама-а!»
Но ее он
унес к сену —
яти дитя.
Ещё-то ко тёще
тащат!
Но он
лишь ету цацу тешил.
О, вот сила ж! Сжал истово —
сила вола! Баловались…
Сила! Сосватались! Сила-та! Всосались!..
Вот суку-мать, аще теща — там у кустов…
И орет! Ерои
ети — зяти-витязи те!
Еть ее, во соитии опоити — осовеете!
Ах, ето потеха!
Мама хамам:
«Саван на вас!»
Но взлетел звон
меча… Зачем?
Не обуян я у боен.
У ребят я беру
ее
и зову юного, гоню: «Увози».
А, к шутам! Им она мать, а с атаманом и матушка!
Молодися с идолом!
Отселе велес-то
недале — на деле, ано наворовано на-еле. Да, неладен
идол! Плоди
котят-татяток!

Не вилы — ливень
сено понес
и мял емшан со сна шмелями
и маки с усиками.
Се, воя, с ливня пьян, вился овес,
оторопело поле порото,
оно
мокло волком
и ныло. Мечут в туче молыньи,
моргая, а гром
мир оглашал: «Горим!
Я славен! — гневался. —
Я Илия!
Яро в туче лечу, творя
потоп
ада пен, горимир огнепада —
иду, гроз вперив свиреп взор!» Гуди,
летатель
гор! Ветра, жарьте в рог!
Лети, но гори, мирогонитель,
и, опьянев, звеня, пой!
Небу бубен
и радугу дари!
Иди!
«И иду!» — Буди, и
дебри, мир бед,
как
тень гор, дрогнет!

***на нежить иже на небе!
Тю она! Речи чичера ноют,
аще пёр тугу, трепеща.
Тело колет,
болит и лоб.
Насморк сип. Искромсан
дух, истят си. Худ
шалаш —
мокну сосунком!
Но, стеня, тянет сон,
уд унежив оков, иже нуду
уняв в утине, сон осенит — увяну.
…Ан сна
оков и чар мощь, омрачив око,
летак, сатаны натаскатель,
яви дменьем дивя,
и марами,
он речи-тени кинет — и черно,
и ало дымят ямы дола, и,
намутя туман,
виляя, поле мучил и чумел, опялив
и диво-воду — чудо в овиди,
и разлив явил зари
потоп,
и лалы по воде медово пылали.
Не морок-сон ли, сильно скоромен? —
Ту деву ведут,
юну куничку — к чину кунью!
А куница — цаца цац! И ну-ка,
залазь!
А хули, милуха,
утолим-ка так милоту!
И ей
унзну…

Оле, чур! Тру чело.
Оле, шел пот, речил о боли — чертоплешило,
и с чертогону течет у ног. Отречьси
от чертенят! Уноси ноги и гони сон! Утянет речь-то
акы в утробы в адовы. Вывода выбор, тувыка —
молись силом.
Я мру, чур мя!
Иди
себе, бес,
и сон уноси.

Ала молонья пьяно ломала
ярок узор, грозу коря,
ахи нежити, жениха
мороку, и метала теми укором,
али небо кобенила
сила грома. Заморгались
вымоин гор огни. Омыв
адово мир, зримо вода
яростиво рубит, и шарашит, и буровит, соря.

……………………….

Иди
и потопи
лета темень! Говори, миров огнеметатель!
Рок, сила! Шал и скор,
носясь, он
море в узилища тащил изувером —
потоп
он носил, а тополя лопотали сонно
и ливень гневили.
…Но светел, улетев, сон
овил тополя вяло, потливо,
и лавы бурь убывали.
И еле с елей
течет,
и лапы ссыпали
уже долгих игл одежу.
Ясень умер, дрему неся
и лень, и синели
тучи, чуть
морося сором.

……………………….

Бор гробу во хмуру. Мхов убор. Гроб,
как
око,
теменью немеет,
как
и шумом уши,
а робостью — уют собора.
И леса чухать птах учась, ели —
как
монахи. Шиханом
леший шел,
как
поп,
во вере тетеревов —
невидаль, а дивен.
Шел по плешь
во хмызу, и лапищи щипали узы мхов.
Вид у лешака шелудив.
Он и во снах учухан совино.
Или
он ослеп, архиерей? Храпел сонно…
Аль епархии храпела
нелюдью лень?
Али чума замучила?