Мария Похиалайнен - Не верьте клятвам, сёстры

Они одни, и ни души,

А город замер, как уснувший.

«Иди и больше не греши», —

Сказал, волос её коснувшись.

Не жаль мне дней, не жаль мне лет

И молодость не жаль, поверьте,

Но душу как не пожалеть,

Раз жизнь не кончится со смертью?

Я не ищу теперь утех,

Ни смерти не страшусь, ни тлена,

Мне б только искупить свой грех,

И преклонить пред Ним колена.

Мучим обидою жгучей,

Чащей, где бродят медведи,

Едет боярин Кучкович,

С чёрными думами едет.

Вспомнится прежняя удаль —

Гложет бессильная ярость…

В землях Ростово-Суздальских

Худо живётся боярам – Стянуты, будто подпругой…

Те, кто ещё с головою,

Юрия Долгорукого

Вспомнят и волком воют.

Сказано будет не к ночи —

Снова обида взыграла:

Кучки Степана вотчину

Не за понюх прибрал он.

Можно ли с этим смириться?

Руки у князя, что грабли.

Да воздалось сторицею —

В Киеве он отравлен.

Только не лаптем, не тюрю

Ест его сын за обедом,

Властно, покруче Юрия

Княжит, боярам на беды.

Мы же ему не холопы!

Всех по отдельности давит,

Не поперхнётся, слопает

И потрохов не оставит.

Кучкович то едет с бранью,

То вспоминает молитвы.

Дома – жена-боярыня,

Глазки, как хризолиты.

Что за проклятое время?

Не разгуляешься вдоволь…

Ногу поправив в стремени,

Рысью пустил гнедого —

Можно ещё попытаться

К ночи достигнуть Ростова.

Век на Руси двенадцатый

От Рождества Христова.

За окном тоскливо и на сердце мерзко,

От свечи чадящей тень на образах.

Отставной поручик господин Обресков

Рвал всю ночь бумаги и в камин бросал.

Там дрожало пламя, словно в лихорадке,

Язычками строки норовя слизнуть,

А жена Наталья плакала украдкой,

Вытирая часто за слезой слезу.

Занималось утро, солнца первый лучик

Пересёк альбомы жёлтою тесьмой.

Господин Обресков, отставной поручик,

Дочитав, зевая, разорвал письмо.

От чужих признаний не осталось строчек,

И Наталья стихла, всхлипы не слышны.

Прошлое исчезло и не опорочит,

Не смутит покоя молодой жены.

Долг мужской исполнив, он поднялся резко,

От стихов остались пепел да зола.

Отставной поручик господин Обресков

Позвонил, чтоб Дунька завтрак принесла.

Т. М .

То слева, то справа по борту шли беды,

И мы поминали то бога, то чёрта,

А тот, кто от страха и качек был бледным,

От злости и рома стал смелым и чёрным.

Вот берег желанный, мы счастливы снова,

Земле под ногами до одури рады, —

Врата померещились рая земного.

Но то оказалось преддверием ада.

И кто мог подумать, что бога и чёрта

Мы будем ещё поминать многократно,

Что будем завидовать нищим и мёртвым,

Готовы на всё, чтоб вернуться обратно…

Когда из трёхсот нас осталось сто двадцать,

Надежда пропала найти Эльдорадо,

И стали уже голоса раздаваться,

Что дона Гонсало повесить бы надо.

Но старый пройдоха опять посулил нам

В Кадис возвращенье и груду наживы.

И мы побрели, согласившись бессильно,

Измотаны, трезвы, но всё-таки живы.

В Кадисе сто песо пожертвовать бедным

И свечку поставить Святому Хуану

Я клялся, и небо смягчили обеты —

Нас семеро душ подошло к океану.

В лицо нам солёные брызги бросал он,

Как раньше земле, мы ему были рады,

И, видно, от радости спятил Гонсало,

Сквозь брызги чуть слышно шептал:

«Эльдорадо».

В этот скверный городишко

Завела дорога к славе.

У рояля звук с отдышкой —

Западает пара клавиш,

На оконной раме – сажа,

Штора рваная по краю...

Кто заплатит – тот закажет,

Не закажут – так сыграю.

Заработаю на ужин,

С кружки пива сдую пену,

Никому я здесь не нужен

Вместе с Брамсом и Шопеном.

Кто смеётся, кто рыдает,

Кто жуёт пучок укропа…

Забываю дни, когда я

Покорить хотел Европу,

Был весёлым, дерзким, гордым…

А теперь живу в Небраске.

Гарри врезал Тому в морду,

Сью шерифу строит глазки.

Может, плюнуть и жениться

На вдове Саманте Джексон?

Буду цены на пшеницу

Обсуждать за чаем с кексом,

Примирюсь с телеграфистом

В споре о свободе воли,