Уильям Йейтс - Стихи. (В переводах разных авторов)

Душа и тело вместе принимают

Суровые труды.

Ахерн. До полнолунья

Душа стремится внутрь, а после — в мир.

Робартс. Безвестен ты, и на пороге смерти,

И книг не пишешь — вот и трезв умом.

Купец, мудрец, политик, реформатор,

Покорный муж и верная жена,

Все это — колыбель за колыбелью,

И наспех все, и каждый безобразен:

Лишь в безобразье обретают души

Спасение от грез.

Ахерн. А что о тех,

Кто, отслужив свое, освободился?

Робартс. Тьма, как и полный свет, их исторгает

За грань, и там они парят в тумане,

Перекликаясь, как нетопыри;

Они чужды желаний и не знают

Добра и зла, не мыслят с торжеством

О совершенстве своего смиренья;

Что ветер им навеет — то и молвят;

Пределы безобразья перейдя,

Они лишились образа и вида;

Податливы и пресны, словно тесто,

Какой велишь, такой и примут вид.

Ахерн. А что потом?

Робартс. Как вымесится тесто,

Чтоб далее могло любую форму

Принять, какую для нее измыслит

Природа-повариха, — так и вновь

Серпом новорожденным круг зачнется.

Ахерн. А избавленье? Что ж ты не допел?

Пой песню, пой!

Робартс. Горбун, Святой и Шут -

Последние пред полной тьмой. И здесь,

Меж безобразьем тела и сознанья,

Натянут лук пылающий, что может

Стрелу пустить на волю, за пределы

Извечного вращенья колеса,

Жестокой красоты, словес премудрых,

Неистовства приливов и отливов.

Ахерн. Когда б не так далеко до постели,

Я постучался бы к нему и встал

Под перекрестьем балок, у дверей

Той залы, чья скупая простота -

Приманка для премудрости, которой

Ему не обрести. Я б роль сыграл -

Ведь столько лет прошло, и нипочем

Меня он не узнает, — примет, верно,

За пришлого пьянчугу из деревни.

А я б стоял и бормотал, пока

Он не расслышал бы в речах бессвязных:

«Горбун, Святой и Шут», и что они -

Последних три серпа пред лунной тьмою.

На том бы и ушел я, спотыкаясь,

А он бы день за днем ломал мозги,

Но так и не постиг бы смысл обмолвки.

Сказал и рассмеялся от того,

Насколько трудной кажется загадка -

Но как проста разгадка. Нетопырь

Из зарослей орешника взметнулся

И закружил над ними, вереща.

И свет погас в окне высокой башни.

Beloved, gaze in thine own heart,

The holy tree is growing there;

From joy the holy branches start,

And all the trembling flowers they bear.

The changing colours of its fruit

Have dowered the stars with metry light;

The surety of its hidden root

Has planted quiet in the night;

The shaking of its leafy head

Has given the waves their melody,

And made my lips and music wed,

Murmuring a wizard song for thee.

There the Joves a circle go,

The flaming circle of our days,

Gyring, spiring to and fro

In those great ignorant leafy ways;

Remembering all that shaken hair

And how the winged sandals dart,

Thine eyes grow full of tender care:

Beloved, gaze in thine own heart.

Gaze no more in the bitter glass

The demons, with their subtle guile.

Lift up before us when they pass,

Or only gaze a little while;

For there a fatal image grows

That the stormy night receives,

Roots half hidden under snows,

Broken boughs and blackened leaves.

For ill things turn to barrenness

In the dim glass the demons hold,

The glass of outer weariness,

Made when God slept in times of old.

There, through the broken branches, go

The ravens of unresting thought;

Flying, crying, to and fro,

Cruel claw and hungry throat,

Or else they stand and sniff the wind,

And shake their ragged wings; alas!

Thy tender eyes grow all unkind:

Gaze no more in the bitter glass.

Застыли деревья в осенней красе,

Сухая тропка ведет

Туда, где под сенью октябрьской мглы

По небу в зеркале вод

Дикие лебеди тихо скользят -

Без одного шестьдесят.

Осень сошла в девятнадцатый раз

С тех пор, как я счет открыл

И, сбившись со счета, застыл, оглушен

Гулкими взмахами крыл,

Когда друг за другом они взвились,

Кругами взмывая ввысь.

И память о танце блистающих птиц

Сжимает мне сердце тоской:

Все так измеилось, все стало иным

С тех пор, как, шагая легко,

Впервые я вышел к воде и застыл

Под звон колокольных крыл.

Все так же без устали в стылых волнах

Нежатся, плещут они

И пара за парою тянутся ввысь;

Сердца их, как встарь, юны,

Победы и страсть, как в былые дни,

Все так же нисходят к ним.

Но ныне иною они облеклись,

Таинственной красотой.

В каких камышах они гнезда совьют,

Где обретут покой,

Чей взор усладят, когда новый рассвет

Мне скажет, что их уже нет?

The trees are in their autumn beauty,