Андрей Белянин - Пастух медведей

Девочка глядит из окошка —
За окошком едет рыцарь на кошке.
Или, может быть, на медведе…
Непонятно — куда он едет?
Может, хочет спеть серенаду
О любви с каштановым взглядом
И кудрями спелого лета?
Рыцари — такие поэты…
Если даже ловят дракона,
Говорят с ним о красе небосклона,
И загадывают гаду загадки,
И играют, простодушные, в прятки.
А потом они дерутся, недолго.
У драконов велико чувство долга.
И кончается весь бой — отпираньем
Душ, и дружбой, и взаимным братаньем.
…Смотрит девочка в окно на балконе, —
Едет рыцарь на крылатом драконе.
Тихо плачет позабытая кошка.
Все красиво…
только грустно…
немножко…

Я помню звук твоих шагов,
Как дети помнят сердца стук
Во чреве матери. Из снов
Слагался бледный мой испуг.
Мне снилось, будто ты ушла.
Я падал, я бежал, я звал,
Забыв про боль, не помня зла…
Какой бездушный карнавал —
Сломал, смешал и в порошок
Растер все то, что было мной…
Наверное, нехорошо
Вот так размахивать судьбой.
Но кажется, еще чуть-чуть,
И жилы лопнут от тоски.
Свинец прочертит сладкий путь
Через саднящие виски.
А там, сквозь пистолетный дым,
Судья всех бед и всех побед,
Слезу уронит серафим
На мой червленый эполет…

Верстаю страницу к странице мелеющих дней,
Чьи постные лица незримой бегут чередой.
Расстреляна птица и дым револьверный над ней
Не порохом пахнет, а срезанною резедой…
Не надо слияний дождей и промозглой тоски,
Призывов вождей, наставляющих «песенно жить!»
С семи этажей, сединой умиляя виски,
Шагнуть в облака и навек вместе с ними уплыть…
Позволить судьбе отрицать моногамность души.
Легко прорицать откровенья библейских цитат.
Укладывать спать под подушку стальные ножи,
Чтоб даже во сне не бояться вернуться назад…
Изломанный ритм веселит до икоты гортань.
Со смуглых ланит я губами снимаю упрек…
А небо знобит пьяных туч кучерявая рвань,
И падают звезды и, плача, сгорают у ног.
Останки, обломки, осколки былых анфилад…
И мертвые волки неслышно скулят о луне.
Нелепые толки под сердцем устало саднят,
Как теплые письма, что ты не отправила мне…

В возвышенную обитель
Я брошен упрямством стали.
Где ты, мой ангел-хранитель?
Меня вчера расстреляли…
Четырнадцать пуль порвали
Мне грудь полновесной болью.
Меня в пыли закопали,
Посыпав могилу солью,
Чтоб я никогда не ожил,
Чтоб я не вернулся к детям
И ворон над бездорожьем
Ни-че-го не заметил!
А я, не дыша от крика,
Отплевывал комья глины,
И запахом базилика
Звенела земля равнины.
Я выполз, я шел, хромая…
Дорога казалась длинной,
И звезды к исходу мая
Слегка холодили спину.
За что меня убивали?
Хотелось бы знать, не так ли…
Ромашка Святым Граалем
Неспешно ловила капли
Моей недопетой крови…
И только слепая вера
Стояла над изголовьем
Расстрелянного романсеро…

Скоро год, как я живу тобой,
Заключенный круговым движеньем,
Замкнутым зеркальным отраженьем
В серебро с эмалью голубой.
Скоро год, как я дышу не в такт
С окружающим реальным миром,
Нестыковку лиры и квартиры
Разделяет арестантский тракт.
Скоро год, как я иду туда,
Где звезда святого Вифлеема
Катится по плоскости колена
В пруд, где не расколется вода.
Скоро год, как я ношу цветы
К пьедесталу собственных иллюзий,
Своенравно-кареглазой Музе
Возводя горящие холсты.
Скоро год, как теплая ладонь
Чуть касалась лба, благословляя,
А в камине тихо догорает
Наших писем святочный огонь.
Скоро, скоро — подытожив срок,
Век пройдет, и я поставлю крестик…
Мы давно, конечно, будем вместе.
Дай-то бог…

Скажи мне: «да». Уверенно и просто.
Одно лишь слово — «да». Я позабуду
Свой долгий путь к промерзшему погосту
В надежде на рождественское чудо.
Я вспомню томно-ласковую осень
И жаркий лед январских поцелуев,
Снежинки, расшибавшиеся оземь,
Шептавшие пред смертью: «Аллилуйя…»
Ну надо же, как быстро мчится время…
Вот целый год, спеша, скатился в Лету.
Прозрачная надуманность камелий
Нас заставляет обернуться к лету
И расчертить буквально поминутно
Те несколько веков, что нам остались…
Вот век перинный — мягко и уютно,
Вот жесткий век — из вороненой стали.
Век золотой — весь из опавших листьев…
Он самый щедрый, но недолговечный.
Небесный век — возвышенный, как мысли,
Как бисер, рассыпаемый беспечно.
А ты твердишь, что нам осталось мало.
Но, милая, мы прожили — столетья!
Под царственным копытом Буцефала
Крошились сплетен злые междометья…
Нас медленно, но верно все простили.
О эта христианская эпоха…
В твоих кудрях искринки звездной пыли,
Ты бродишь там одна, и это плохо.
Мелькает строф сверкающая рвань,
Дрожа в хитросплетеньях черных полос.
Но дважды вряд ли переступишь грань,
Где отнимают и любовь, и голос.
Где хайкой утонченного Бассе
Нефритовый рассвет над Волгой зачат.
Скажи мне «да!», что будет значить — все!
Скажи мне «все…», что ничего не значит…