Отощавший, обнищавший,
Сколько в прошлом обещавший!
В — до чего далеком — прошлом,
То ли звездном, то ли пошлом.
1955
Истории зловещий трюм,
Где наши поколенья маются,
Откуда наш шурум-бурум
К вершинам жизни поднимается,
И там на девственном снегу
Ложится черным слоем копоти…
"Довольно! Больше не могу!" —
Поставьте к стенке и ухлопайте!
<1955>
Мимозы солнечные ветки
Грустят в неоновом чаду,
Хрустят карминные креветки,
Вино туманится во льду.
Все это было, было, было…
Все это будет, будет, бу…
Как знать? Судьба нас невзлюбила?
Иль мы обставили судьбу?
И без лакейского почету
Смываемся из мира бед,
Так и не заплатив по счету
За недоеденный обед.
<1955>
Жизнь продолжается рассудку вопреки.
На южном солнышке болтают старики:
— Московские балы… Симбирская погода…
Великая война… Керенская свобода…
И — скоро сорок лет у Франции в гостях.
Жужжанье в черепах и холодок в костях.
— Масонский заговор… Особенно евреи…
Печатались? А где? В каком Гиперборее?
…На мутном солнышке покой и благодать,
Они надеются, уже недолго ждать —
Воскреснет твердый знак, вернутся ять с фитою
И засияет жизнь эпохой золотою.
<1955>
Паспорт мой сгорел когда-то
В буреломе русских бед.
Он теперь дымок заката,
Шорох леса, лунный свет.
Он давно в помойной яме
Мирового горя сгнил,
И теперь скользит с ручьями
В полноводный, вечный Нил.
Для непомнящих Иванов,
Не имеющих родства,
Все равно, какой Иванов,
Безразлично — трын-трава.
Красный флаг или трехцветный?
Божья воля или рок?
Не ответит безответный
Предрассветный ветерок.
<1955?>
Не верю раю, верю аду,
Счет потеряв своим заботам.
Но вот — читаю Илиаду,
Как ходят в баню по субботам.
И, точно гимны на рояли,
Гекзаметры перебираю:
Раз так писали — не гуляли, —
Не верю аду, верю раю.
<1955?>
Сквозь рычанье океаново
И мимозы аромат
К Вам летит Жорж Иванова
Нежный шопот, а не мат.
Книжки он сейчас отправил — и
Ждет, чтоб Гуль его прославил — и
Произвел его в чины
Мировой величины.
(За всеобщею бездарностью.)
С глубочайшей благодарностью
За сапожки и штаны.
Hy res, 24 мая 1955 г.
Дождя осенняя туманность,
Природы женское тепло.
А я живу — такая странность —
Живу и даже верю в зло.
Все это было, было, было,
Все это было, будет, бу…
Плетется рыжая кобыла,
Везет дрова, везет судьбу.
<1955?>
Никому я не враг и не друг.
Не люблю расцветающих роз.
Не люблю ни восторгов, ни мук,
Не люблю ни улыбок, ни слез.
А люблю только то, что цвело,
Отцвело и быльем поросло,
И томится теперь где-то там
По его обманувшим мечтам.
<1955–1956>
Памяти провалы и пустоты.
Я живу… Но как же так? Постой…
…Чайка ловко ловит нечистоты
Из волны лазурно-золотой. —
Проглотив какую-нибудь пакость,
Весело взлетает в синеву…
Малоутешительно — однако
Никаких сомнений — я живу!
<1955–1956>
Построили и разорили Трою,
Построили и разорят Париж.
Что нужно человеку — не герою —
На склоне?.. Элегическая тишь.
Так почему все с большим напряженьем
Я жизнь люблю — чужую и свою, —
Взволнован ею, как солдат сраженьем,
Которое окончится вничью.
<1955–1956>
Кавалергардский или Конный полк —
Литавры, трубы, боевая слава,
Простреленных штандартов дряхлый шелк,
Ура… Урра!.. Равнение направо!..
И Государь, в сияньи, на коне…
Кругом ни шороха, ни дуновенья…
…Так издали рисуются — не мне! —
Империи последние мгновенья.
1956
Повторяются дождик и снег,
Повторяются нежность и грусть,
То, что знает любой человек,
Что известно ему наизусть.
И, сквозь призраки русских берез,
Левитановски ясный покой
Повторяет все тот же вопрос:
"Как дошел ты до жизни такой?"
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу