Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

Вытекающей кровью
Из слабеющих вен:
Страстью, гневом, любовью,
Обращенными в тлен.

Я под облачной грядою,
В улетающем пару,
Над живой морской водою,
Остывающей к утру.

Хорошо ночное лето,
Обезлюдел каждый дом,
Море вечером нагрето,
Утопили солнце в нем.

Потонул в пучине темной
И согрел ее собой
Раскаленный шар огромный,
Закипел морской прибой.

Стихотворения — тихотворения,
И это — не обмолвка, нет,
Такие они с рождения,
С явленья на белый свет.

Стихотворения — тихотворения
И требуют тишины,
Для тонкости измерения,
Длины, высоты, ширины.

Стихотворения — тихотворения,
Поправок, доделок — тьма!
От точности измерения
Зависит и жизнь сама.

Да, театральны до конца
Движенья и манеры
Аптекаря, и продавца,
И милиционера.

В горячий праздник синевы
На исполинской сцене
Не без участия травы
Идет спектакль весенний.

И потому, забыв про боль,
Пренебрегая бором,
Подснежник тоже учит роль
И хочет быть актером.

Не на земле, не на песке,
А встав в воротах лета,
Зажатый в чьем-то кулаке
Образчиком букета.

Я думаю все время об одном —
Убили тополь под моим окном.

Я слышал хриплый рев грузовика,
Ему мешала дерева рука.

Я слышал крики сучьев, шорох трав,
Еще не зная, к го не прав, кто прав.

Я знал деревьев добродушный нрав,
Неоспоримость всяких птичьих прав.

В окне вдруг стало чересчур светло —
Я догадался: совершилось зло.

Я думаю все время об одном —
Убили тополь под моим окном.

Я вовсе не бежал в природу,
Наоборот —
Я звезды вызвал с небосвода,
Привел в народ.

И в рамках театральных правил
И для людей
В игре участвовать заставил
Лес-лицедей.

Любая веточка послушна
Такой судьбе.
И нет природы, равнодушной
К людской борьбе.

Кровь солона, как вода океана,
Чтоб мы подумать могли:
Весь океан — это свежая рана,
Рана на теле земли.

Помним ли мы, что в подводных глубинах
Кровь у людей — зелена.
Вся в изумрудах, отнюдь не в рубинах,
В гости нас ждет глубина.

В жилах, наполненных влагой соленой,
Мерных ударов толчки,
Бьет океан своей силой зеленой
Пульсом прилива — в виски.

Дневники твои — как пеленг,
Чтоб уверенный полет
К берегам любых Америк
Обеспечивал пилот.

Это — не руины Рима,
А слетающий с пера
Свежий, горький запах дыма
Путеводного костра.

Это — вымысла границы,
Это — свежие следы
По пути за синей птицей,
Залетающей во льды.

Мир, что кажется все чаще
Не музейной тишиной,
А живой, живущей чащей,
Неизвестностью лесной.

Две малявинских бабы стоят у колодца —
Древнерусского журавля — И судачат…
О чем им судачить, Солотча,
Золотая, сухая земля?

Резко щелкает кнут над тропою лесною —
Ведь ночным пастухам не до сна.
В пыльном облаке лошади мчатся в ночное,
Как в тургеневские времена.

Конский топот чуть слышен, как будто глубоко
Под землей этот бег табуна.
Невидимки умчались далеко-далеко,
И осталась одна тишина.

Далеко-далеко от московского гама
Тишиной настороженный дом,
Где блистает река у меня под ногами,
Где взмахнула Ока рукавом.

И рукав покрывают рязанским узором,
Светло-бронзовым соснам под лад,
И под лад черно-красным продымленным зорям
Этот вечный вечерний наряд.

Не отмытые храмы десятого века,
Добатыевских дел старина,
А заря над Окой — вот мечта человека,
Предзакатная тишина.

Сосен светлые колонны
Держат звездный потолок,
Будто там, в садах Платона,
Длится этот диалог.

Мы шагаем без дороги,
Хвойный воздух как вино,
Телогрейки или тоги —
Очевидно, все равно…