Генрих Гейне - Романсеро

Суемудреные битвы

И ученые дебаты;

Ненавидит этот дикий

Пафос страстных декламаций,

Искры сыплющий и бурно

Потрясающий власами.

Под чепец свой скромно прячет

Косы тихая принцесса,

Смотрит кротко, как газель,

Станом стройная, как аддас.

И возлюбленному принцу

Дозволяет все, но только -

Не курить. "Курить в субботу

Запрещает нам закон.

Но зато, мой милый, нынче

Ты продушишься взамен

Чудным кушаньем: ты будешь

Нынче шалет, друг мой, кушать".

"Шалет -- божеская искра,

Сын Элизия!" -- запел бы

Шиллер в песне вдохновенной,

Если б шалета вкусил.

Он -- божественное блюдо;

Сам всевышний Моисея

Научил его готовить

На горе Синайской, где

Он открыл ему попутно,

Под громовые раскаты,

Веры истинной ученье -

Десять заповедей вечных.

Шалет -- истинного бога

Чистая амброзия,

И в сравненье в этой снедью

Представляется вонючей

Та амброзия, которой

Услаждалися лжебоги

Древних греков -- те, что были

Маскированные черти.

Вот наш принц вкушает шалет;

Взор блаженством засветился.

Он жилетку расстегнул

И лепечет, улыбаясь:

"То не шум ли Иордана,

Не журчанье ль струй студеных

Под навесом пальм Бет-Эля,

Где верблюды отдыхают?

Не овец ли тонкорунных

Колокольчики лепечут?

Не с вершин ли Гилеата

На ночь сходят в дол барашки?"

Но уж день склонился. Тени

Удлиняются. Подходит

Исполинскими шагами

Срок ужасный. Принц вздыхает.

Точно хладными перстами

Ведьмы за сердце берут.

Предстоит метаморфоза -

Превращение в собаку.

Принцу милому подносит

Нарду тихая принцесса;

Раз еще вдохнуть спешит он

Этот запах благовонный;

И с питьем прощальным кубок

Вслед за тем она подносит;

Пьет он жадно, -- две-три капли

Остаются лишь на дне.

И кропит он ими стол;

К брызгам свечку восковую

Приближает, -- и с шипеньем

Гаснет грустная свеча.

ИЕГУДА БЕН ГАЛЕВИ

1

"Да прилипнет в жажде к небу

Мой язык и да отсохнут

Руки, если я забуду

Храм твой, Иерусалим!.."

Песни, образы так бурно

В голове моей теснятся,

Чудятся мужские хоры,

Хоровые псалмопенья.

Вижу бороды седые,

Бороды печальных старцев.

Призраки, да кто ж из вас

Иегуда бен Галеви?

И внезапно -- все исчезло:

Робким призракам несносен

Грубый оклик земнородных.

Но его узнал я сразу,-

Да, узнал по древней скорби

Многомудрого чела,

По глазам проникновенным

И страдальчески пытливым,

Но и без того узнал бы

По загадочной улыбке

Губ, срифмованных так дивно,

Как доступно лишь поэтам.

Год приходит, год проходит,-

От рожденья Иегуды

Бен Галеви пролетело

Семь столетий с половиной.

В первый раз увидел свет

Он в Кастилии, в Толедо;

Был младенцу колыбельной

Говор Тахо золотого.

Рано стал отец суровый

Развивать в ребенке мудрость,-

Обученье началось

С божьей книги, с вечной Торы.

Сыну мудро толковал он

Древний текст, чей живописный,

Иероглифам подобный,

Завитой квадратный шрифт,

Этот чудный шрифт халдейский,

Создан в детстве нашим миром

И улыбкой нежной дружбы

Сердце детское встречает.

Тексты подлинников древних

Заучил в цитатах мальчик,

Повторял старинных тропов

Монотонные напевы

И картавил так прелестно,

С легким горловым акцентом,

Тонко выводил шалшелет,

Щелкал трелью, словно птица.

Также Таргум Онкелос,

Что написан на народном

Иудейском диалекте,-

Он зовется арамейским

И примерно так походит

На язык святых пророков,

Ну, как швабский на немецкий,-

Этот желтоцвет еврейский

Тоже выучил ребенок,

И свои познанья вскоре

Превосходно применил он

В изучении Талмуда.

Да, родитель очень рано

Ввел его в Талмуд, а после -

И в великую Галаху,

В эту школу фехтованъя,

Где риторики светшш,

Первоклассные атлеты

Вавилона, Пумпедиты

Упражнялись в состязаньях.

Здесь ребенок изощрился

В полемическом искусстве,-

Этим мастерством словесным

Позже он блеснул в "Козари".

Но, как небо нам сияет

Светом двойственной природы:

То горячим светом солнца,

То холодным лунным светом,

Так же светит нам Талмуд,

Оттого его и делят

На Галаху и Агаду.

Первую назвал я школой

Фехтования, а вторую

Назову, пожалуй, садом,

Садом странно-фантастичным,

Двойником другого сада,

Порожденного ютгда-то