Перси Шелли - Возмущение Ислама

Как радостно мы встретились! Она,
Вся бледная, покрытая росою,
Истомлена была, почти больна,
И я домой повел ее тропою,
Обнявши нежно; мнилось мне, что в ней
От этого такое было счастье,
Какое неизвестно для людей;
Наш конь, как бы исполненный участья,
За нами мирно шел, и в полумгле
Окончили мы путь наш по скале.

Мы ласками друг друга отогрели,
Был поцелуем встречен поцелуй.
Потом мы наши яства мирно ели;
И как порой осенней, возле струй.
Цветок, совсем иззябший под дождями,
Вдруг радугой распустится в лучах, —
Жизнь юная, улыбкой и огнями,
Сверкнула на щеках ее, в глазах.
Забота уступила власть здоровью,
И озарилась вся она любовью.

Так мы сидели в утренних лучах,
Веселые, как этот блеск рассвета,
Прогнавший ночь, горящий в облаках;
Трава была росой полуодета,
И в ней играл чуть слышно ветерок.
Светили нам созвучья слов и ласки,
И наш восторг настолько был глубок,
Что время, видя роскошь этой сказки,
Забыло, что мгновения летят,
Забыло стрел своих смертельный яд.

Я рассказал ей все мои страданья, —
Как я терзался, как сошел с ума.
И как Свободы гордое восстанье
Вернуло ум, и как распалась тьма;
И по щекам ее струились слезы,
Вслед мыслям быстрым, что питали их;
Так солнце, победив в горах морозы,
Струит потоки с высей снеговых;
Я кончил, воцарилося молчанье,
И начала она повествованье.

Необычаен был ее рассказ,
В нем точно память многих душ сплеталась.
И хоть в уме огонь тех дней не гас,
Она почти в их правде сомневалась.
Так много было сказочного в них.
В тот страшный день она не проронила
Слезы, была тверда в мечтах своих.
Душевная в ней не слабела сила,
Когда рабы ее, чрез Океан,
Перевезли к пределу новых стран.

И вот она раба, кругом рабыни
Тирана, низких полного страстей.
Они могли смеяться в той пустыне,
Был устремлен к иному дух у ней,
К высокому; она была спокойна,
Хотя грустна, и как-то в грустный час
Она под звуки лютни пела стройно,
Как пел бы дух, когда восторг погас;
Тиран ее услышал — на мгновенье
Своей души забыл он оскверненье.

И увидав, как вся она нежна,
Смягчил он дух, где было все сурово,
На миг вкусил чудесного он сна;
Когда ж в сокрытость своего алькова
Ту жертву он, что билася, стеня,
Велел ввести, и все ее терзанья,
Слова и взгляды, полные огня,
Не оказали на него влиянья, —
Пред ней, что в пытке билась, не любя,
Проснулся зверь, властитель, раб себя.

Она узнала гнусное мученье,
Прикосновенье нежеланных губ,
Кошмар, в котором грубость наслажденья
Терзает безучастный полутруп;
Та ночь была ночь ужаса и страха,
В ее душе зажегся свет такой,
Что лишь душе, стряхнувшей бремя праха,
Бросает луч свой пламень огневой;
Тиран, ее увидев исступленье,
Бежал, исполнен страха и смущенья.

Ее безумье было точно луч,
Прорвавший темноту души глубокой,
Ее порыв настолько был могуч,
Такою возмущенной, светлоокой
Была в негодовании она,
Что захватило всех ее волненье:
В водоворот попавши так, волна
Не может не испытывать вращенья,
Рабы прониклись жалостью; они
Горели, как подземные огни.

Бояться стал Тиран за трон свой пышный,
И ночью к ней послал он двух рабов:
Один был евнух, с поступью неслышной,
Не человек, орудье царских слов,
Уродливый, ползучий, весь согбенный;
Другой был с детства от отравы нем,
Все в нем навеки тайной было пленной,
Внимал он молча повеленьям всем,
Он был пловец-ныряльщик, тощий, длинный,
Как бы взращен волной морей пустынной.

От огненных пришел он островов
Оманова кораллового моря.
Они ее снесли ко мгле валов,
И вот челнок, с морскою зыбью споря,
Поплыл вперед, и в бездне голубой
Причалили мы там, где под ветрами
И без ветров всегда кипит прибой;
Пловец своими длинными руками
Ее обвил, сжал ноги сталью ног,
И вместе с нею ринулся в поток.

Проворный, как орел, что в лес тенистый
Свергается с заоблачных высот,
В зеленой тишине пустыни мглистой
Он мчался сквозь пещеры вечных вод,
Где логовища были чудищ темных, —
И тени мощных форм бежали прочь,
Другие тени форм иных, огромных,
За ним гнались, плывя сквозь эту ночь,
Он был быстрей и до скалы примчался,
Где цепи золотой узор качался.