Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы

Над Гуантанамо невероятна погода,
там истекает голодным желаньем Гавана.
А на Ки-Вест по-испански болтает команда.
В этих искрящихся водах,
в дали океана
без предупрежденья
огонь открывает
береговая охрана.

За Бангором длятся перегоны,
как радиоволны, за границу.
А оттуда пахнет хвойным лесом
и эспрессо, и «Наполеоном».

Пробегают к гибели олени.
Голубика виснет, словно Кольский.
Все плывёт на фоне бледно-синем —
ткань мазков глубоких, но не резких.

Брошенные лесоразработки,
домик Легиона в паутине.
Шоферюги пьют, как в Мончегорске,
у костров – и поджигают шины.

Tлен. В ничьих садах дичают души,
глубина амбаров пахнет гнилью.
Сыпятся бобровые плотины,
и грохочет лесовоз всё реже.

«Дизель», «Субмарины» и «Оружье», [2] «Дизель», «Субмарины» и «Оружье» – вывески магазинов. «Субмариной» американцы называют очень большой, длинный бутерброд.
перекрёсток, лавка и шлагбаум.
Дальше от дороги гул всё глуше,
тише будет в доме деревянном.

Выйдешь: осень с выдохом морозным.
Чудится, что Фрост
хрустит в лесу, бормочет.

Это было в городе одного убийства.
Там дороги дышат густым мазутом.
Парусина неба над чахлым лесом.
Духота, как слизь, даже ранним утром.

Безымянных прерий безмерна зона,
и прогоркла почва, но нефтеносна.
Из низин выдувает память, но
виснут дыма обрывки на ржавых соснах.

Далеко до Багдада, и звёзд не видно.
Но ночами ясно, что после жизни
так и будет. Угрюмо молчит Отчизна,
и койоты рыщут по балкам гиблым.

Только вдаль пролетят светляки на джипах,
опалённые едким мескитным ветром.
И зовёшь сам себя один до хрипа,
но беззвучным криком на пару метров.

Здесь оружье в чехлах готово к бою
незабвенным правом свободных граждан
на защиту дома и утоленье жажды
и на небо, что нехотя служит кровом.

Там я думал о дальнем, детском праве
на потерю дома, на запах дыма,
на дыханье ночью той, что слева,
вдруг сказавшей моё, засыпая, имя.

Осиротели поля в тишине удушающей лета.
Кончились игры, и гулко оглохли трибуны.
Всё исчезает: хот-доги, доходы, и слава
к Богу летит на боинга блещущих крыльях.

Камеры гаснут, пустеют поля из асфальта.
Кубок футбола наполнила страшная крепость.
В ней Марадона растаял в клубах эфедрина.
Как далеко его бросила ты, Аргентина!

Помню, когда-то я, маленький (горло в ангине),
жадно следил в Подмосковье за летом в Стокгольме.
Ни о стокгольмской постели, ни о «Красной пустыне»
я и не знал, да и не было их и в помине.

Юный Пеле комком сухожилий и крови
шведам грозил, никогда не прощая ошибки.
Но и тогда по трофейному радио слепо
мы распознали рисунок его кольцеваний.

Франц Бекенбауэр, Круиф и Чарльтон точнейший,
мудрый Копа, Поркуян и тигр с Куры, Метревели.
Ткань бытия истончается на заветном диване.
Кончилось время игры, и экран в электронной метели.

Что же мы здесь разорались на дальней окраине мира,
в странной стране феминисток, стряпчих, бейсбола, —
им не понять угловой и стремительный дриблинг.
Имя твоё для них звучит полосканьем, Бубукин!

Братья-болгары, вашу я стойкость восславлю.
Не устоял перед вами железный германец.
Сербы-коммандос стреляли по небу, покуда британец
и галл смирно следили за ходом ристалищ.

В этой стране мы – как орден, масонское братство.
Что им молитва Ромарио после смертельного танца.
А уж до конной милиции у стадиона «Динамо»
им – как до лампочки в склепе родного подъезда.

Помнишь, врывались с мячом мы со снежного поля
выпить воды из-под крана, пьянея от тестостерона.
Мы, повторяю, посланцы незримой державы.

Кончилось время игры, и под рёв стадиона
Баджио гордый упал в траву Пасадены!

Моя жизнь протекает как обычно:
заботы, поддержание очага, борьба со стихией.
Жуки поели настурции,
которые я бережно растила из семян.
Пришло время сбора нападавших яблок.
Они лежат вперемешку
с замёрзшими мышиными тушками,
добычей нашего кота.
Сколько ни сгребай листву,
земля становится жёлто-бурой к утру,
будто никто тут никогда и не жил.