Андрей Дементьев: Азарт (сборник стихов)

Спускалась женщина к реке.
Красива и рыжеголова.
Я для нее одно лишь слово
Писал на выжженном песке.

Она его читала вслух.
"И я люблю…" — мне говорила.
И повторяла: "Милый, милый…"
Так, что захватывало дух.

Мы с ней сидели на песке.
И солнце грело наши спины.
Шумели сосны-исполины.
Грачи кричали вдалеке.

Я в честь ее стихи слагал.
Переплывал Быстрину нашу,
Чтобы собрать букет ромашек
И положить к ее ногам.

Она смеялась и гадала.
И лепестки с цветов рвала.
То ль клятв моих ей не хватало,
То ль суеверною была.

С тех пор прошло немало лет.
Глаза закрою вижу снова,
Как я пишу одно лишь слово,
Которому забвенья нет.

А было это в день приезда.
С ней говорил какой-то князь.
"О боже! Как она прелестна!" —
Подумал Пушкин, наклонясь.

Она ничуть не оробела.
А он нахлынувший восторг
Переводил в слова несмело.
И вдруг нахмурился.
И смолк.

Она, не подавая вида,
К нему рванулась всей душой,
Как будто впрямь была повинна
В его задумчивости той.

— Что сочиняете вы ныне?
Чем, Пушкин, поразите нас?—
А он — как пилигрим в пустыне —
Шел к роднику далеких глаз.

Ему хотелось ей в ладони
Уткнуться. И смирить свой пыл.
— Что сочиняю?
Я… не помню.
Увидел вас —
И все забыл.

Она взглянула тихо, строго.
И грустный шепот, словно крик:
— Зачем вы так? Ну, ради Бога!
Не омрачайте этот миг…

Ничто любви не предвещало.
Полуулыбка. Полувзгляд.
Но мы-то знаем —
Здесь начало
Тех строк,
Что нас потом пленят.

И он смотрел завороженно
Вслед уходившей красоте.
А чьи-то дочери и жены
Кружились в гулкой пустоте.

Самое горькое на свете состояние —
одиночество.

Самое длинное на земле расстояние —
то, которое одолеть не хочется.

Самые злые на свете слова:
"Я тебя не люблю".

Самое страшное — если ложь права,
а надежда равна нулю.

Самое трудное —
ожидание конца любви.

Ты ушла — как улыбка с лица,
и сердце считает шаги твои.

И все-таки я хочу самого страшного
и самого неистового хочу.

Пусть мне будет беда вчерашняя
и счастье завтрашнее по плечу…

Я хочу и болей, и радостей.
Я хочу свою жизнь прожить

Не в пол-сердца, не труся, не крадучись
Я взапой ее стану пить.

Я хочу ее полной мерою:
В руки, в сердце, в глаза и сны.

Всю—с надеждою и изменою,
Всю — от крика до тишины!

Приходит опыт,
И уходят годы…
Оглядываясь на неровный путь,
Чему-то там я улыбаюсь гордо,
А что-то бы хотел перечеркнуть.

Все было в жизни —
Поиски и срывы…
И опыт постоянно мне твердит,
Что дарит мать птенцу
В наследство крылья,
Но небо за него не облетит.

Пусть юность и спешит, и ошибается.
Пусть думает
И рвется напролом…
Не принимаю осторожность паинек,
Входящих слепо в мир
С поводырем.

Актер озвучивает роль,
где все решает слово.
Испуг, раскаянье и боль
В нем возникают снова.

И снова он в чужой судьбе, в чужих словах и мыслях.
Как будто вопреки себе
В чужую душу выслан.

Он прячет в голосе испуг —
Еще жива старуха…
И вдруг какой-то странный стук
Ворвался в запись глухо.

И все буквально сбились с ног,
Ища помеху эту…
И лишь один Георгий мог
Сказать им по секрету,

Что, возвратившись в роль опять,
Рискуя и страдая,
Не может сердце он унять,
Смирить его удары.

Стоял он бледен и смущен,
Высокий — в центре зала…
А сердце билось в микрофон,
Само себя играло.

И снова в кадре тот же стук:
На пленку пишут сердце.
О, сколько есть на свете мук,
Тех,
что страшнее смерти.

И вновь Раскольников молчит,
И в страхе прячет руки.
А тишина вокруг стучит
Подошвами старухи.

Он возвращается в свой дом.
В глазах тоска и стужа.
И сердце, словно метроном,
Отсчитывает ужас.