Елена Сунцова - Голоса на воде

3
Анна Петровна Керн надевает майку
«Русская Литература Прикольней Секса»,
радуется: получилось поехать в отпуск.
Весело Анне, не больно, не больно, весело,
всё только начинается, с Божьей помощью
всё обойдётся, всё хорошо закончится.
Анна бредёт одна по дороге пыльной,
видит: луна закатилась, как шар для боулинга,
как за несбитые кегли, за кипарисы,
чувствует трепет моря, снимает майку,
погружается в ночь по горло

1
Два путешественника, рядом
своенравный, беспокойный и изменчивый
их ветер.
Очарована тобой,
к нему прислушиваюсь,
им я наполняюсь и прошу
о мимолётном дуновении в мою родную сторону.
Раздует паруса,
взметнёт одежду,
перекроит по-другому
беспокойный и изменчивый их нрав.
Ему виднее —
высота есть высота.

2
Как хорошо оставить дом и путешествовать нам,
в этом словно молодость вернула неуверенность
и свежесть.
Всё сбылось и повторилось наяву,
я продолжения не вижу, лишь мечта
меня, счастливая, опять переполняет.
Не бывает так, бывает только в фильмах
с Т. Дорониной:
срывающийся голос, ожидание, любовь
как божество.

3
Лепестки алых роз
валяются у оперного театра
на твёрдой вечерней земле,
начинают уже ею схватываться, землёй.
«Схватываться» — так говорят о клее,
масляной краске, цементе —
о том, что намерено отвердеть.
Так и любовь — уж если отвердевает,
то в уготованной ей изначально форме.
Прости меня.

4
Я смотрю на осеннюю улицу, думаю о тебе.
В голове легкомысленная мелодия затихает,
сменяется новой — пронзительной, будоражащей.
Я думаю о листве,
родившейся, выросшей и умершей,
пока мы тянулись друг к другу.
Соки внутри деревьев по-прежнему тянут вверх
ветви — для новых листьев.
Зима, и весна, и лето, за ними осень,
листья опавшие, кружится голова.

1
Идёт банкир, качается,
вздыхает на ходу.
Его кредит кончается.
Сейчас он упадёт.

Качается, как лодочка
на ветреной волне,
в его портфеле водочка,
оставленная мне.

Мы выпьем, свяжем лыко и
присядем на кровать —
одну судьбину мыкаем,
вдвоём и горевать.

2
Сидела у окна,
читала интервью.
Сегодня я одна,
сегодня я не пью.

И сердце колет так,
что, видимо, вчера
всё было неспроста,
всё было не игра.

3
Нам нравится игра
в рискованные прятки:
погашенное бра,
забытые перчатки.

Недолго целовать,
надолго расставаться,
по новой наливать,
по-старому скрываться —

однажды пропадём
в пленительном покое,
останемся вдвоём,
весёлые изгои.

На память обо мне
возьми сухие ветки:
они сгорят в огне,
пока на табуретке

покачиваясь, я
сижу с тобою рядом.
Я встану, и моя,
окинувшая взглядом

тебя, меня с тобой,
бегущая отсюда,
душа запомнит боль,
которую забуду.

Смахнёшь мне обморок с плеча,
как верно я тебя боялась,
как отваживалась таять,
как молила: уходи,
и, увлекаема тобою, не отдёргивала руку.
Ты моя, да, ты моя,
гремело в комнате, от голоса отвыкшей,
я отваживалась таять.
Посмотри. Поговори.
Страшней взаимности бывает никого.

Не выплачешь,
не вымолишь прощенья, а
сожмёшь в ладонях, стиснешь
иссохшие бутоны
до крошева, и стебли,
пустые и кривые,
сломаешь, и в труху же
их листья разотрёшь.
Колючки ранят.
Шелушится, как обветренная кожа,
осыпается чешуйками вода,
больное дерево белеет за окном.
Колючки ранят.
Я простила, уходи.

Живи, вольна, вольна, вольна, вольна.
Пари, родная времени волна.
И никого, всё глубже, глубже в лес.
Ни одного.

Пускай остатки каменной стены.
Пускай брусчатка с колющимся дёрном.
Все выселены, умерли, убиты.
Ещё немного, и меня найдут.
Мне будет проще умирать забытой,
чем тут.

Я собрала, уберегла.
Я убежала, снова убежала.
Когда-нибудь — спасибо говорю —
я разлюблю, я снова разлюблю.
Мне — мало.

Кружиться, как голова от мартовского,
несущегося над головами нашими,
воздуха, и, нигде не кончаясь,
ступать по летящим щепкам медовым,
вдыхать их,
белое, лес, голубое, малиновое, лимонное.