Леонид Латынин - Праздный дневник

И, слушая ответный шорох,
И крик, и бульканье, и свист,
Сгорю стремглав, как легкий порох,
Как высохший в пустыне лист.

Целую в сердце Вас растерянно и нежно,
Смотрите, целый день подарен нам шутя.
И где-то высоко и счастье неизбежно,
И машет нам рукой небесное дитя.

И поперек луны – плавник знакомой рыбы,
И поперек земли – закат и облака.
А мы с тобой опять, наверное, могли бы
Пожить и полетать недолгие века.

Стрекочут кузнецы, суча ногой о ножку.
Июньская жара, зеленые леса.
Твоей рукой в руке я глажу нашу кошку,
Еще поверх руки витают голоса.

На краешек стола присело одеяло,
Закончив, наконец, полуденный полет.
Конечно же, оно недолго пролетало.
Но как же хорошо и плачет, и поет.

Крест-накрест дома заколочены,
Дорога травой поросла,
А храмы стоят позолочены —
След веры, а не ремесла.

И жальники спят деревенские,
Никто к ним уже не придет.
Узоры подзора смоленские
Уснувшая дева прядет.

Свивается нить, не торопится,
Уходит прилежно в утóк.
А жизнь непрожитая копится,
Ложится виток на виток.

И что мне до вашего знания
Конечности пут бытия.
Меня не оставила мания —
Безродная вера моя.

Туманна ночь, нарядна и тепла,
Зеленый свет листвы небезнадежен.
Как тусклы вдалеке дома и купола,
И вид их глазу беден и безбожен.

Арбатских крыш дороги в никуда.
Кричат коты похоже и надсадно.
По водостокам булькает вода,
Как ваша речь – натужно и нескладно.

Усталость застилает божий свет,
Уходит в ночь очередная встреча.
Все ваши «да», напудренное «нет»,
Судьбе и жизни преданной переча.

Еще одна кривая из кривых,
В которых суть до смысла растворима.
Иных уж нет, но, в сущности, иных
И не было от Орши и до Рима.

Играют игроки простой сюжет.
Рожденье. Жизнь. И, наконец, уход.
В сюжете этом изменений нет.
Который год.

И Вам, и мне иного не дано.
По датам роль расписана до дня.
И время непрошедшее – давно
Не для меня.

Я выпью сок гранатовый до дна.
Я вытру рот, не подымая век.
А ты живи – и за меня – одна.
За веком век.

В священных цифрах – семь и три,
На глине, стертой в пыль и прах.
С улыбкой бешеной внутри
И на губах.

Пролетая над детством однажды,
Я не вспомнил один эпизод —
Не себя, полумертвым от жажды,
Над смущением медленных вод.

И тебя, не пришедшую в гости,
В длинной юбке, с косой по плечу,
И ведро на дубовом помосте,
И оплывшую к утру свечу.

И пронзительно в бездну над нами
Улетающий в выдохе дух.
Твердый воздух уже под ногами,
И закат, что еще не потух…

Что ты плачешь, в обносках старуха,
Что бормочешь, глаза заслоня,
На развалинах взгляда и слуха,
Что опять не узнали меня?

Убежало на пол молоко,
Чай пролит, и раскололось блюдце.
Я теперь настолько далеко,
Что, пожалуй, не смогу вернуться.

Я теперь у твоего плеча,
Я теперь у твоего порога.
И чадит погасшая свеча,
Продолжая смерть свою немного.

Дверь скрипит, качаясь на ветру,
Занавес колеблется похоже.
Ты еще мне снишься поутру,
С радугой, рассеянной по коже.

Ты еще проходишь через свет,
Через все, что не было и было,
Но тебя иначе рядом нет —
Незнакомо, тускло и остыло.

Тревожит день непрожитая ночь.
Тревожит сон непролитая влага.
И, кто хотел, не может мне помочь
В намерении выбора и шага.

Неужто я не разглядел судьбу
В мельканье лиц, похожих до иоты,
И не услышал судную трубу
С обломками на меди позолоты.

Неужто мы размыты до штриха,
До на свету неразличимой речи,
И тени первородного греха
Нас отсекли от первородной встречи.

А все вот так, как должно у скота.
Рога, копыта, случка и разлука.
И струйка крови у разлома рта.
И смерти шаг без шороха и стука.

Дорога вдаль длинна и холодна.
И влаги ток протяжен и смиренен.
Я выпью жизнь налитую – до дна,
Одним глотком, что ярок и мгновенен.