Леонид Латынин - Праздный дневник

А я живу на выстрел от темниц,
Не ведая ни горя, ни забот,
Не различая непохожих лиц,
Сливающихся в призрачный народ.

И, понимая всю неправоту
В таком уходе за пределы дня,
Я незаметно перейду черту,
Что отделит живущих от меня.

Дом у озера в серой дымке,
День осенний плакуч и тих.
Мы участвуем дружно в поимке
Счастья позднего на двоих.

Мед пахучий тяжел и долог,
Чай, остывший на блюдце, густ,
Занавесь до отказа полог
И приблизь наваждение уст.

И возьми меня в некую веру,
Где испарина да слова,
Где желанья не имут меру
В беззаконии естества.

Где забудем о том и этом,
И тем более о другом.
Где легко угадать по приметам
В серой дымке у озера дом.

Зверь рычит не от страха,
Не от гула в крови,
А с разгону, с размаха
Зверь рычит от любви.

Но прозрачное тело
Не ломает в дугу
Горячо и умело
На упругом лугу.

Просто, бережно, туго,
Над распахнутым дном.
В центре острого круга,
Между явью и сном.

Он с безумием в паре
Совершает, скользя,
Что даровано твари
И что людям нельзя.

Кто-то и знал, и знает,
Как происходят миры,
Снег на ладони тает
От нашей в себя игры.

Кто-то встает до света,
Молится, не торопясь,
Не нарушая обета,
Которому имя – связь.

Связь с неживой природой
Или с живым дождем,
С ветреной – вдруг – погодой,
Которую мы не ждем.

Связь со спинкой кровати,
Летящей среди небес.
И даже, совсем некстати,
С надеждой надежды без.

Теплый мост над ленивой Летой,
И поверх – вереница лиц,
И луна неживой приметой
Молча в воды падает ниц.

Пропуская вовне по паре,
Часовые рисуют крест,
Что положен по чину твари
Наугад из окрестных мест.

Меж собою уже незнакомы
И неузнаны Богом, бредем.
Так прозрачны и так невесомы,
Что не застим собой окоем.

И под плач забубенной гармошки
Или выдох негромкий ствола
Вдруг взлетаем, как хлебные крошки,
Что смахнули рукой со стола.

Вера еще в зените,
В руке упруго цевье.
Что не мое – возьмите.
Все, что мое, – мое.

Белка – в кормушке белой.
Ты – в упрямстве святом.
Все, что не сделал, – делай,
Жизнь или смерть потом.

Двор неметен с апреля,
Крыша ржава года.
Но кровь не остыла в теле,
Прочее – не беда.

И, разум закрыв ладонью,
Дни в наважденье длю.
Душу твою воронью
Слепо и в долг люблю.

Муза моя просыпается рано,
Моет лицо ледяною водой,
Смотрится в зеркало киноэкрана,
Раненой, ветреной и молодой.

Солнце над нею нездешне качается,
В воздухе кружатся тени Москвы.
Муза, конечно, могла бы отчаяться,
Но не прилежна и в этом, увы.

Чай попила, по земле полетала.
Губы надула, поплакала вдруг.
И задремала среди краснотала,
Под одеялом любви и разлук.

Снится ей дом за разбитой дорогой.
Роща. Часовня. Плотина. И луг.
Ты не буди ее нынче, не трогай.
Пусть себе дремлет в скрещении рук.

У иконы мы стояли
Утоли твои печали.
И молились, как могли,
На краю твоей земли.

И просили тихо Бога
Робкой радости немного,
Света светлого огня
Для тебя и для меня.

Пространство начинается с темниц,
Неволя начинается с любви.
Смотри, как ночь легла на землю ниц,
Увидев очи смертные твои.

Чураясь быть, ты движешься едва
Сквозь частокол непроходимых рук.
Нас учит одиночеству Москва
По точкам встреч и запятым разлук.

Нас учит час, доставшийся другим,
Утраченным, как еры или ять,
И этим жестам, добрым и нагим,
Что не пристало всуе повторять.

Нас учит то, что сбыться не должно,
Что держит нас непоправимо врозь,
Что быть могло не с нами и давно,
Чему в ковчеге места не нашлось.

Век перемен народов и умов,
Закат Европы, варварства рассвет.
Развалины стеклянных теремов.
И теснота, и суетность тенет.