Сергей Соколкин - Соколиная книга

И я понял, что счастье – сидеть просто рядом
и полынью дышать твоих душных волос,
задыхаясь во тьме раскаленного взгляда,
отгоняя печаль накатившихся слез —

оттого что ты есть на планиде-планете
и не кончилось время на наших часах —
там, где, как соловьи, надорвались рассветы
и взорвались закаты в глазах-небесах…

Мужик – охотник по натуре, —
неважно, брать или терять…
И только дуре,
бабе-дуре,
такого сроду не понять!

Сидят кружочком, точат лясы.
А я на их возню плевал,
я лихорадочно влюблялся
и так же страстно забывал.

Всем хочется тепла и крова,
но как же дышится —
пока
дурною кровью зачарован
и плотской близью свежака!

Душа горела шапкой-кражей,
рвалась из клетки – небо пить,
предсмертная терзала жажда —
безостановочно любить.

Под сердцем,
как под водкой-квасом,
я с каждым разом западал,
с размаху в губы целовался,
чтоб сдуру – с лету – наповал.
Чтоб сдуру —
с лету —
без осечки…
Но под «Сваровский» звон стекла,
затвором передернув плечи,
ты,
словно молодость, прошла.

Явилась ты, не запылилась,
была – как будто не была.
Душа взлетела и разбилась
и за тобою поползла.

Любимая, я, может, умер,
мне, как на небе, хорошо…
Мужик – охотник по натуре,
а баба, видимо, ружье…

жене

Всё бери за ночь любви с тобою,
но чтоб ночь – на вечные года!
Нежностью почти что роковою
я к тебе прикован навсегда.

– Не свободен я! —
и больше нету
в лексиконе у поэта слов…
За такую грешную монету
покупаю я твою любовь…

Как напьюсь отравы долгожданной
глаз твоих, мерцающих во мгле,
мой Пегас, отлягивая ржанье,
в небеса несется – на метле.

Отлетают в стороны подковы,
вырванные молниями гроз,
и сияют в бездне светом новым
на копытах шляпки рыжих звезд.

Вверх летит, как кошка выгнув спину,
весь в калач сгибается,
чтоб там,
резко распрямившись, как пружина,
бросить небеса к твоим ногам.

Слишком долго я тебя не видел,
слишком много водки утекло,
слишком сильно я тебя обидел.
Снежной мглой глаза заволокло.

Пусть потом бессонница кричала,
я о стены бился головой, —
слишком громко вьюга бушевала,
и свистели черти за спиной.

Треснув —
небо – зеркалом разбитым,
обвалилось в бездну бытия,
град козлиным молотил копытом —
по прохожим, бедным, как и я…

Стало легче – вышла дурья накипь
и тоска… Теперь уж не до сна.
Выбесившись,
стихли вурдалаки.
Значит,
в сердце понесла весна.

Чувствую, так было не однажды…
Спала пена звонкой немоты.
В горле, в сердце – ком пустынной жажды.
Значит, там —
за дверью снова ты…
Словно ива с плачущей прической,
ты с ветрами в дом ко мне войдешь —
волосы не кошены расческой,
и глаза – летящие, как дождь.

А в глазах твоих такое!.. небо,
что другое —
плачет от тоски,
кто в глазах твоих ни разу не был —
даже не сопьется по-людски…

Ну, а губы – жадные, как волки…
Задыхаюсь… Разобью стекло.

Я тебя не видел слишком долго,
слишком много водки утекло.

Любви не хочу,
Боже, дай мне покой,
а нету покоя, хотя бы – запой.

Любимое тело устал целовать,
я все ей отдал, больше нечего дать.

Хочу отключиться, молчать, не внимать,
в траву бы уйти или рыбою стать.

От войн, эпидемий, вестей и властей
в безумное море безликих людей

забрось и толпой окати, как волной, —
боюсь тет-а-тет оставаться с собой.

Душа тяжела – ненавидя, любя.
Один не могу,
убиваю себя.

Люблю! —
и за небо цепляюсь душой.
И в бездне тону,
и тяну за собой…

…но всяким словом, исходящим
из уст Божиих…
Второзак. 8:3

Когда познать дано мне будет участь Слова
и в Боге умереть на всех земных углах,
то мать моя и сын в предчувствии былого
уйдут в последний путь с печатью на устах.