Сергей Соколкин - Соколиная книга

И когда им кресты божьей милостью вручались,
заменен был Георгий задвуглавленным орлом.
Каждый первый-второй, все от «птички» отказались:
– Нам верните джигита, да чтоб с боевым конем!
И Георгий взмахнул в небесах своим копьем.

Интересна судьба, а история лукава —
царь пропал,
но в войне «дьяволы» пробили брешь.
И у верных престолу, обреченных и кровавых,
впереди у героев – был Корниловский мятеж…

Глаз налитой на скомканном лице,
разбухшем, словно в луже сигарета.
Стоит пальто у церкви на крыльце
и что-то шепчет Богу – с того света.

Он тоже был когда-то человек…
Имел свой дом и спал под одеялом.
И девушка, не поднимая век,
его когда-то в губы целовала.

Теперь он бомж.
И даже теплых слез
нет для него в измученном народе.
Не подают.
И лишь смердячий пес
к нему без отвращения подходит.

Но каждым утром, что уж тут скрывать,
он «бабу ждет» и сдержанно воняет…
Но каждый раз
с помойки «эта б…»
его метлой поганою сгоняет.

Он купит ей цветы, метлу, алмаз
за три рубля…
«Дай бабок», – глухо стонет…
И тянет мне в трясущейся ладони
свой налитой и одинокий глаз…

Ты чужой здесь всему. И извилист твой путь.
Но глядят прямо в душу глазенки собачьи.
Ты любому готов даже руку лизнуть,
что тебе соизволила бросить подачку.

Ты как будто отстал… И порыв твой утих,
но настойчиво тянет штанину ручонка…
Ты боишься «ментов», а тем паче своих,
но уже кажешь зубы лихого волчонка.

Ты пока еще слаб, вот годков через пять
ты возьмешь в руки нож, и душа загуляет…
А ведь где-то живет твоя бедная мать,
что на промысел этот тебя посылает…

А ведь где-то еще и Россия живет
и слезливо, по-бабски, наш день проклинает,
и скулит, ухватившись за впалый живот,
и на грустные руки слезинки роняет.

Впрочем, что я несу – нет у нищих судьбы.
Я и сам тут живу – равнодушно послушен.
Сквозь меня прорастают чужие цветы,
и на Запад летят перелетные души.

Как бессловесно жить в Москве скандальной!
Хочу на тройке,
голос чтоб окреп,
проехать по Руси многострадальной,
где люди жнут свой горький, грешный хлеб.

Кто нас казнит, кто тешит злую ревность?!
Прости земля, прости, родная мать…
Хочу взглянуть в лицо старухе древней
и черную ладонь поцеловать.

О Русь моя, прекрасная и страшная,
с тобой на месте лобном помолчу
и, распевая песню бесшабашную,
на тройке гиблой в небо улечу.

Но через миг,
под сердцем этот груз тая,
вернусь опять в свою земную плоть…
И небу прокричу:
– Ведь мы же русские! —
и, думаю, поймет меня Господь…

А надо мной шальные ветры кружат,
но надо удержаться все равно.
Народ живет —
и выдюжит,
и сдюжит.
Он выдержит и сдюжит —
все равно!

А вьюги злые круг за кругом чертят,
но надо до конца судьбу пройти.
И всё вперед,
как раненые черти,
несутся кони, выпучив белки.

Навечно отведу от глаз ладони —
ведь мне здесь умирать,
судьбу храня.
И кони,
обезумевшие кони,
быть может, к свету вынесут меня.

На русском поле встану на колени,
за павших другов помолюсь
устало…

Услышу голос,
выплывший из тени:
– Вы кто, простите,
вас тут не стояло…

Словно жизнь моя взята в ренту,
душу тянут из под руки —
проститутки, попы, президенты,
тати, лешие, ведьмаки.

Но меня защищают с лаем,
окружив мой пустой стакан,
кот ученый, собака злая,
баба – пьяная вдрабадан.

По России пойду я —
слушать песни берез.
И сдержать не успею тихих, ласковых слез.
Храм увижу старинный и замру, не дыша,
и под плач журавлиный просветлеет душа…

Эх, как ветры гуляют, и вороны кричат,
звезды сыплются с неба – как столетья назад.
В сердце смутная радость. Невозможно дышать.
И с протяжною песней пропадает душа.

Пьяный запах сирени, я валюсь на траву.
И из прошлого тени надо мною плывут.
Взмахи сабель и плети, кровь и цокот копыт…
Но проходят столетья, Русь, как прежде, стоит.